– В общем, диапазон немаленький, как ты понимаешь… Я здесь, я там, я везде. И я же всегда. Сморода, Стикс, Хабур… Сварог, Харон, Анубис, Папа Геде. Азраил. И ещё сотни имён, которые тебе ни о чём не скажут. Ну, и Dead-Мазай по совместительству. Имею же я право на творческий псевдоним? Ибо в свободное от работы время творю дичь, несу чушь, вечно хочу зла и вечно совершаю благо. Трикстер не читатель, трикстер писатель! – Он тихо рассмеялся, затягиваясь вонючей сигарой. – Правда, с моей работой об отпуске можно только мечтать… Десятки тысяч лет, сотни рек, миллиарды душ…

Он выдохнул дымные кольца, и они поплыли в воздухе, нанизываясь одно на одно длинной тающей цепочкой.

– Время это слоёный пирог, щедро нафаршированный вероятностями, развилками, выбранным и отброшенным, – продолжил перевозчик, разогнав дым рукой. – Прошлое, настоящее и будущее существуют одномоментно, а миров, порождаемых развилками выбора, несчётное множество. Существуй я в единственном экземпляре, миссия была бы невыполнима. В скольких вариантах я прямо сейчас пересекаю невозвратную для вас реку, прекратил считать тысячи лет назад. Знаешь почему?

Лиля неловко пожала плечами. Ну откуда она могла это знать?

Перевозчик грустно усмехнулся.

– Потому что путей к себе столько, сколько дыханий человеческих. «Бардо тхёдол», между прочим. Тибетская Книга мёртвых. Которую, как мы знаем, ты не читала.

Теперь пришла очередь Лили грустно улыбнуться. Она уже поняла, что жизнь свою скоротечную прожила, скорее всего, суетно и бестолково. Но толку-то теперь оправдываться? Будем разбираться по ходу пьесы.

– Да, тебе пора, – в очередной раз прочитав её мысли, проговорил перевозчик. – И мне пора. Пора-пора-порадуемся на своём веку. А яблочко-то не теряй, пригодится ещё!

Он залихватски подмигнул, подкрутил несуществующий ус и поднял руки в прощальном жесте.

– Пока, зайка! Не в последний раз видимся, не грусти! И да, если хочешь вспомнить себя, поменьше воды из-под крана пей! Фильтром пользуйся! Шучу, просто не пей. И чердак проверь, кстати! В доме есть чем заняться.

Лиля сложила ладони в «сердечко». Хороший он всё-таки мужик!

Довольно хмыкнув, перевозчик исчез. Где-то вдалеке взревела моторная лодка.

Лиля вздохнула, разглядывая дарёное яблоко. Оно слегка светилось и было тёплым, но совершенно ничем не пахло. Есть не хотелось, и она просто затолкала плод в карман куртки.

Что ж. Пора-пора-порадовались.

Время возвращаться к себе.

Она возвращалась в дом уже в сумерках. Неприятные они здесь были, сумерки эти: тягучие, липкие, обволакивающие.

Туман к ночи не то чтобы загустел (куда уж гуще), но словно бы уплотнился и наполнился новыми звуками: едва уловимыми, но оттого ещё более тревожными. Тихое потрескивание веток раздавалось то слева, то справа – словно кто-то невидимый и огромный медленно переступал через заросли. Шуршание сухой травы напоминало вкрадчивые шаги хищника: замирающие, когда Лиля оборачивалась, и тут же возобновлявшиеся, стоило ей сделать следующий шаг.

Звуки эти сопровождали Лилю примерно с середины пути и до самого дома. Чем ближе подходила она к жилью, тем очевиднее они становились и тем явственнее ощущалось, что за ней на мягких лапах, до поры тая беспощадные когти, крадётся что-то опасное. Она не видела этого существа, не слышала дыхания, но ощущения чужого присутствия то и дело продирало ознобом спину.

Лиля не хотела представлять, что именно могло производить подобные звуки, и старательно гнала от себя образ призрачного верзилы с длинным лицом, но воображение услужливо дорисовывало ему то длинные ручищи с тонкими костлявыми пальцами, волочащимися по земле, то перепончатые когтистые лапы, бесшумно ступающие по мху. Это была сумеречная зона, и вряд ли стоило ждать добра от её обитателей – если, конечно, здесь в принципе могло бы водиться хоть что-то живое. Скорее всего, водилось именно что вовсе не живое. Может, что-то, для чего понятия «жизнь» и «смерть» давно потеряли смысл.