Когда, так и не насытившись, он выполз на улицу, дом выглядел абсолютно чистым и нежилым – точнее сказать, неживым: стерильным, как операционная, и готовым к приёму следующего постояльца.

Лиля об этом не знала и безоглядно шагала вперёд. Перепутье для неё в любом случае завершилось, так что всё, что осталось за спиной, значения уже не имело.

Возможно, ей стоило хотя бы сейчас изменить своей привычке не оглядываться на прошлое, но даже если она и решила бы это сделать, густой туман не позволил бы разглядеть бесшумно крадущуюся вслед за ней нескладную, ломаную фигуру на тонких птичьих лапах.

Так что, наверное, к лучшему, что она никогда не оглядывалась. Чудище, в отличие от неё, прекрасно ориентировалось в тумане.

Клубок прыгал себе и прыгал, оставляя за собой едва заметную, пунктиром подсвеченную дорожку. Расстояние между ними не превышало пяти шагов, но время от времени Лиля почти теряла из виду свой «навигатор» – густой молочный туман накатывал волнами, обволакивал её босые ноги, цепкими щупальцами обвивал лодыжки, будто хотел удержать, поглотить, сделать своей частью.

Когда клубок исчез в первый раз, грудь Лили сжало ледяное кольцо страха. Но почти сразу в плотной пелене марева вспыхнули рыжие искорки, рассыпались золотыми брызгами, и туман отступил, недовольно клубясь.

Они двигались так, вероятно, целый день: клубок, ведущий свою странную пляску, и Лиля, следующая за ним сквозь бескрайнее молочное пространство. Ориентиров у неё никаких не осталось, и оценить пройденный путь не представлялось возможным. Время здесь текло иначе, то растягиваясь в тягучую бесконечность, то сжимаясь в одно мгновение.

И вдруг – на изломе туманного полотна, где этот вымороченный мир словно бы перегнули дугой, как полоску бумаги, – выросла тёмная громада. Сперва это была лишь смутная тень на горизонте, но с каждым шагом контуры становились четче. Туман начал редеть, превращаясь в рваную кисею, сквозь которую вскоре проступили очертания огромных деревьев.

В замешательстве Лиля замерла на пороге этого перехода.

Перед ней открылся древний лес: бескрайний, величественный, держащий ветер в своих высоких кронах.

Воздух здесь был другим – не спёртым и тяжёлым, как в тумане, а наполненным шепотом листьев и смолистым дыханием хвойных деревьев. Огромные корабельные сосны с потрескавшейся корой заслоняли макушками небо; их стволы, испещрённые глубокими бороздами, напоминали древние колонны забытого храма. Редкие лиственные деревья, искривлённые от недостатка света, клонились в немой жалобе к земле, сплетаясь ветками в скорбные арки. Между стволами деревьев колыхалась лёгкая сизая дымка, похожая на оборванную паутину. Она стелилась по земле, окутывая корни и камни, придавая всему вокруг зыбкость сна.

Пахло прелыми листьями, мхом и чем-то неуловимо знакомым. Живым…

Этот запах ударил в ноздри – внезапный, резкий, болезненно-сладкий. Лиля зажмурилась, втягивая его, пытаясь вспомнить… Что? Детство? Лето? Или просто ощущение, что когда-то она дышала именно так – глубоко, без страха, без оглядки?

Клубок, прокатившись вперёд ещё пару метров, тоже остановился – но сразу же рванул к ней. Он ткнулся в ноги, сердито кольнул шерстинками – и принялся быстро-быстро нарезать круги, то и дело подталкивая её в пятки. Его движения были нетерпеливыми, почти раздражёнными, будто он не понимал, почему она медлит.

«Что ж, в посмертии – только вперёд, – подумала Лиля, сжимая руку на ремне холщовой торбочки. – Пожалуй, пора это сделать девизом».

Она вошла в лесную чащу.

Клубок повёл её по неширокой, двоим не разминуться, тропинке. Земля под ногами была плотной, протоптанной тысячами невидимых шагов. Очевидно, хоженая тропа, изведанная… Вот только кем?