Тут существо насторожилось, повело головой, впитывая расширившимися ноздрями новый, волнительный запах. Взяв след, в три прыжка оно оказалось под кривым деревом с повисшими ветвями. Там, у извитого ствола, лежало нечто невероятное: тот самый перепутанный моток, который Лиля выбросила днём.

Великий дар был благоговейно принят. Тонкие гибкие пальцы, напоминающие паучьи лапы, запорхали, распутывая сплетения грубой нити. Работа спорилась. Существо гудело на одной ноте песню счастья. Смотав пряжу в несколько клубков, оно расшатало и выдернуло из пальца ноги длинный изогнутый коготь и принялось вязать. Накидывая столбик за столбиком, чудище бормотало – безостановочно, как заевшая в патефоне пластинка: «…яд-я-а, яд-я-а-а…», словно пыталось вытолкнуть из себя давно забытое слово. Коготь ловко скользил между нитями, создавая причудливые узоры, а существо всё бормотало и бормотало, поглощённое странным, почти человеческим творческим порывом.

Проснувшись уже со светом, Лиля глянула в окно – и остолбенела. Привычный утренний сумрак, проходя через внезапно возникшую преграду, сплетал на полу причудливый теневой узор. Лиля подскочила к окну и увидела, что стекло снаружи оказалось затянуто криво связанной сетью. Переплетения её были неровными, хаотичными, словно их создавали в спешке или же впервые пробуя новое ремесло. Грязновато-серые с рыжеватыми прожилками нити выглядели точь-в-точь как тот противный моток, который она вечером выбросила под иву.

Лиля бросилась к другому окну и обнаружила на нём точно такую же конструкцию. Сердце забилось чаще. Через несколько минут она убедилась, что все окна в доме подверглись аналогичному рестайлингу, а дверь удостоилась особой чести и оказалась заплетена нитками столь густо, что дорогу на волю пришлось прорубать кухонным ножом.

Она яростно вонзала лезвие в плотные переплетения, нити сопротивлялись, пружинили, но постепенно поддавались. «Да что ж тут такое творится, а?» – мысль крутилась в голове, горячая и колючая, как эти проклятые нитки.

Дрожа от ярости, Лиля допилила путь к свободе и наконец-то выскочила на улицу. Обойдя дом, она обнаружила странные следы, которые вели от реки к дому, петляли под окнами, а затем терялись в сухой траве. Они походили на куриные – вот только размер отпечатка наводил на мысли, что «курочка» та была размером с императорского пингвина. А с учётом того, что «неизвестный науке зверь» умел плести сети (которые Лиля, на минуточку, первым делом обнаружила на окнах второго этажа), стоило предположить, что он обладал развитыми пальцами и умел ловко лазать по стенам. То есть когти там были хищные, ухватистые…

Лилю передёрнуло от внезапного озноба.

Ноги сами принесли её к искорёженной иве, под которой она вчера оставила грязную пряжу. Ниток там, конечно, уже не оказалось, зато по переломанному сухостою стало понятно, где чёртова «птичка» заседала этой ночью. И сети плёла именно здесь, судя по обрывкам пряжи, которые цеплялись за кору, как паутина.

Ну и как это понимать? Её что, как муху, пыталась склеить подобием паутины неизвестная тварь из тумана?

Лиля вспомнила, как накануне в сумерках возвращалась с реки и слышала вкрадчивый, целенаправленный шорох, словно за ней кралось какое-то существо. Тогда она списала это на ветер, на игры воображения. Получается, оно объявило на неё охоту?

Ну уж нет! Пусть только попробует к ней сунуться!

Полная решимости, Лиля вернулась в дом. Внутри было тихо, даже качалка стояла, как вкопанная, притворяясь всего лишь предметом мебели, но это мнимое спокойствие Лилю уже не могло убаюкать. Она угрюмо уставилась на демоническое кресло, потом, одобрительно кивнув внезапно пришедшей в голову мысли, подошла к нему и, схватив за резные ручки, потащила к выходу.