Вице-президент (стучит молотком):

– Сенатор вышел из строя.

Сенатор Джойнер:

– Господин президент, сэр, вы правы. Если бы я был в порядке, сэр, я мог бы… весь этот путь пройти!

Последняя история, которую рассказывают о Захарии Джойнере, заключается в том, что в последние дни своей болезни (а умирал он, как и король Карл, в «бессовестное время») он был выведен из комы однажды днем звуком быстрых копыт и колес и, устало выглянув из окна своей комнаты, увидел свободную фигуру своего брата Руфуса, спешившего к дому. Даже в последней крайности юмор не оставил его: говорят, он слабо улыбнулся и слабо прокричал:

– Боже мой! Кажется, все кончено! Ведь Руф идет!

Впоследствии люди рассказывали эту историю и, несмотря на мрачность шутки, смеялись над ней, поскольку семейная черта, на которую она указывала, была хорошо известна.

Известно, что «Медведь» Джойнер в более зрелом возрасте, после переезда в Ливия-Хилл, узнав о смерти одного из своих сыновей от второго брака в Зебулоне, сказал:

– Ну, я думаю, что некоторые из детей придут на похороны. – Он на мгновение задумался, а затем кивнул головой в знак подтверждения. – Это – не более чем правильно! – И после очередной паузы добродетельно добавил: – Если бы я был там, я бы сам пошел! – И при этих словах он торжественно мотнул головой, так, чтобы не оставалось сомнений в серьезности его намерений.

Сообщается, что Захария, когда его спросили о количестве его родственников, ответил: – Черт, я не знаю! В Зебулоне нельзя бросить камень, чтобы не попасть в кого-нибудь из них! – Он на мгновение задумался над своей метафорой, а затем сказал: – Однако пусть первым бросит камень тот, кто без греха среди вас. Я не могу! – И с этими словами он добродетельно отвернулся, энергично почесывая затылок.

И снова, отвечая на приветствие одного из присутствующих после политического митинга, на котором он выступал с речью, он, как сообщается, сказал:

– Мой друг, ваше лицо мне кажется знакомым. Не видел ли я вас где-нибудь раньше?

На что собеседник ответил: – Да, сэр. Я думаю, что да. Я был девятым ребенком вашего папы от второго брака, а вы – четвертым от первого. Так что, думаю, можно сказать, что мы с вами были сводными братьями, дальними родственниками.

Самая мрачная история во всем каталоге Джойнеров, пожалуй, состоит в том, что старый «Медведь» Джойнер, когда его однажды упрекнули в кажущемся пренебрежении к собственному выводку, как говорят, сказал своему инквизитору:

– Боже мой, всемогущий! Человек может посеять семена, но он не может сделать погоду! Я их посеял – теперь, черт возьми, пусть растут!

Нет оснований полагать, что Уильям или его дети были настолько невнимательны друг к другу, как следует из этих историй, однако они действительно свидетельствуют об одной из черт или недостатков клана. Эта черта – если она есть – давно известна в Катобе, где говорят, что «единственное, что может собрать их всех вместе, – это свадьба или похороны, и для этого они должны быть хорошими». И все же эта примета получила слишком легкую интерпретацию. Многие воспринимают подобные истории как свидетельство того, что Джойнерам не хватало семейных чувств, но на самом деле все обстоит совсем не так.

По правде говоря, ни одна семья не жила так, чтобы в ней было более сильное ощущение своей идентичности. Трудно описать это в более привычных терминах, поскольку все племя нарушает стандарты, по которым принято оценивать подобные вещи. Ни «привязанности», ни «любви», ни «преданности», ни даже «клановости» – в том смысле, в каком эти термины принято употреблять, – у семьи, похоже, не было. Совершенно верно, что проходили годы, когда братья не виделись и не разговаривали друг с другом, даже если жили в одном городе. Верно и то, что одни богатели, равнодушно относясь к другим, прозябающим в безвестной нищете; что дети рождались, вырастали и уезжали, почти не зная лица двоюродного брата и его имени.