Лифты заблокированы. По лестницам течёт человеческий фарш…

Персонал, что час назад втискивал нам коктейли, чудовищно серьёзен. Мулатка с блёстками на лице направляет толпу, приговаривая, как заведённая:

– Донт паник! Донт паник!

Забродившая людская масса густеет. В груди ощущается острая лёгочная недостаточность…

– Донт паник! – орудуя локтями, рвусь я вперёд и волочу за собой супругу. Оступившись на нижнем пролёте, она так и не сумела подняться.

– Донт паник!!! – реву, вырываясь на аварийную палубу…

А там улыбчивая белокурая девчушка славянского вида, с тоненькими ручонками ставит всех к стенке.

– Голубушка, родненькая! – бросаюсь я к ней. – Шлюпочку бы нам! Шлюпочку, милая!

И она отвечает мне лёгким рязанским оканьем:

– Не толпимся в проходе… К стеночке, господа… К стеночке…

– Скажите хоть, горим или тонем?!

– Тоже мне, шутник. Это же учебная тревога, пять минут – и вернётесь в свой бар. Вы, как я понимаю, оттуда?

– Туда… – выдыхаю я. – И поскорее…

Майами отчаливает по расписанию. Отплывает бесшумно, покачивая в вежливом прощании мачтами многочисленных яхточек и лодочек.

Мы на палубе.

Тёплый, но резкий пассат забивается в уши, в глотку и, вырывая оттуда звуки, безжалостно швыряет их чайкам. Чтобы быть услышанным, приходиться орать.

– Что мы тут делаем?! – подбрасываю я вопросы. – Зачем?! Куда?!

Но жена не ловит. Она задумчива.

– Я уже всё видел! Ради чего мы плывём?!

– Всё-таки нет в тебе романтизма…

– Чего?!

– Романтизма, говорю, в тебе нет… – В лице супруги проступает сожаление. – Разве тебе не хочется увидеть мир, пережить что-то новое?

И я принимаюсь брызгать доводами:

– Блевать – блевал!.. Тонуть – тонул!.. Чего ещё?!

Обвожу рукой горизонт, столпившихся на палубе «сокруизников» и продолжаю:

– Вода, небо, дармовая жратва и чужие лица. Что из этого ты не видела?!

– По отдельности – да. Вместе – впервые.

– И это, по-твоему, романтика?!

– Ты неисправим… Идём лучше в джакузи!

Прямо на корме в хлорных булькающих водах нежатся тела. Два тёмных, жирных – мужских и одно молочное, татуированное – женское.

Тела тянут пиво, отрыгивают короткими фразами. И мы присоединяем к ним наши.

– Эх, хорошо… – довольно щурится жена.

– Хорошо… – соглашаюсь я, любуясь белым шлейфом вспаханной винтами воды, что тянется за нами аж от самого Майами.

– …посреди океана, в джакузи…

– Да, – киваю, – чистый сюрреализм. Теперь каждую мысль буду начинать словами: «Вот сижу я как-то посреди океана в джакузи…»

– Ты снова чем-то недоволен?

– Нет. Всем. Вполне.

Рядом с лёгким всплеском опускаются ещё три тела: пожилое женское с вязанками фиолетовых вен, мужское дряблое с розовыми шелушениями и волосато-смолянистое в безразмерных линялых трусах.

Хлорная лужица выходит из берегов. Мы теснимся.

– Эх, хорошо… – отхаркиваю я пучок волос, прибившийся волной к зубам.

Жена невозмутима.

Пенка по краям болотца сюрреалистично сереет.

– Интересно, чего тут больше – хламидий, гонококков или спирохет? – говорю я, и жена молча встаёт и, осторожно перешагнув отмокающих, покидает джакузи.

– Да куда же ты? За микроскопом? Брось, давай ещё поплещемся!

Но она уже ныряет в душ и долго яростно трётся.

– Всё-таки нет в тебе ни капли романтизма! – сокрушаюсь я, подавая ей полотенце.

А вокруг вовсю кипят, дымят и скворчат желудочные страсти.

Закусочные ломятся. Голодающие не истощаются.

Жиры, белки и углеводы всыпаются в закрома отдыхающих конвейерами.

Майонез – везде, ибо еда должна скользить, иначе не влезет.