***

Андреевскому с каждым днем становилось все хуже.

Васька уже и не верил, что друг сможет поправиться. И Богу и дьяволу молился Жуковский, умоляя сохранить жизнь самоотверженному доктору.

«Как же так, он все ради людей делал, на такие жертвы пошел, себя не пожалел… Как он может умереть! Вот вправду говорят: „Не делай людям добра, не получишь зла“, – вертелось у него в голове, – Силы небесные, спасите человека самого чистого и доброго из всех, кого я встречал! Век благодарен буду! Ну помогите кто-нибудь, хоть единая душа!»

Но никто не слышал его на краю света в этом одиноком доме на берегу замерзшей реки.

Однажды, задремав у постели горячечного больного, Васька проснулся от скрежета в стекло. В полной темноте странные царапающие звуки были слишком громкими и страшными. Бесшумно в теплых вязанных шерстяных носках подошел подлекарь к окну и увидел, что в стекло бьется, царапается сильными когтями филин.

– Уу-гху, – громко ухнула птица, завидев в окне испуганного человека и жутко захохотала, взмахивая сильными крыльями и взлетая вверх по спирали.

Рядом отчаянно и безнадежно завыла собака. Ее вой подхватили другие. Васька вспотел от внезапно накатившего страха и влажной кожей почувствовал, как вдруг понесло холодом от входной двери. У косяка кто-то стоял. Приглядевшись, он увидел в лунном свете красивую девушку.

– Алия? – сразу вспомнил он странное имя из болезненного бреда Андриевского.

– Умненький, – засмеялась девушка, – нет, это маменькино имя. А я – Кадима. Старуха, что живет у речки, помнишь, городничий говорил?

– Знахарка? – начал приходить в себя Васька и потянулся к светильнику, чтобы зажечь огонь.

– Ведьма, – опять засмеялась Кадима и подошла, положив свою ледяную руку на его теплую ладонь. – Не зажигай, дедушка света не любит.

– Дедушка? – Васька только сейчас заметил дряхлого старика, сидевшего на лавке под образами.

– Здравствуй, Василий Григорич, – поздоровался старик. – Разговор есть к тебе. Садись рядышком, Кадима с больным побудет.

Васька сел, прикидывая, как зашли в избу гости. Он хорошо помнил, как запирал дверь на крюк и на засов.

– Скажи, Василий Григорьевич, как дальше жить собираешься?

– Да не думал я еще дедушко, вот победим священный огонь, да домой, наверное, вернемся.

– Неправильный ответ. Есть у меня к тебе предложение. Женись на внучке моей, Кадиме.

– Зачем это еще? На кой вам я, голодранец, нужен?

– Будешь землю эту соблюдать в чистоте. Людей и духов в разные стороны разводить. Город строить в другом направлении, чтобы люди другим существам не мешали. И дети твои станут людьми необычными, много хорошего сделают в этом мире.

Васька поглядел на Кадиму. Она улыбалась, сверкая черными глазами и белыми зубами.

– А если не женюсь?

– Умрет доктор твой еще до рассвета.

Васька задумался. А потом махнул рукой и согласился. В тот же миг морок пропал и только белый туман стелился по холодному дощатому полу.

Подлекарь подошел к печке и подкинул пару дров.

– Васенька, водички дай, – услышал он шелестящий голос.

Штабс-лекарь Андриевский открыл глаза.

Они назвали болезнь сибирской язвой. А вскоре, поправившийся доктор засобирался домой. Лечение, разработанное им, было признано успешным, можно было возвращаться в Санкт-Петербург. Складывая сундуки, Васька весело насвистывал, когда в дверях появилось смешливое личико.

– Помнишь ли меня, Василий Григорьевич? – мелодично спросила девушка, сверкая слишком темными, глубокими глазами. Они как будто жили отдельно от ее красивого лица.

– Не признал, голубушка, – слегка улыбнулся Васька.

– Кадима я.

Васька открыл рот и без сил сел в открытый, наполовину заполненный вещами сундук.