Потом он сказал:

– У тебя в глазах – шторм. Но ты стараешься всё время быть гладкой водой.

– Я боюсь, что шторм кого-нибудь потопит.

– А я думаю, что кому-то повезёт, если ты наконец взбунтуешься.

Она улыбнулась. Не потому что стало легко – просто стало честно.

– Я боюсь себя, Гёкхан. Иногда до слёз.

– Я – себя тоже.

Они смотрели друг на друга – без напряжения, без желания нравиться. Просто два человека, которых уже слишком долго никто не слушал.

Гёкхан достал из кармана старую зажигалку.

– Это всё, что у меня осталось от деда. Он говорил: «Не бойся пламени. Бойся жизни без огня».

Мелисса взяла зажигалку в руки. Потёртая, тёплая от его пальцев.

– Можно я её подержу?

– Можешь оставить.

Она подняла взгляд.

– Серьёзно?

– Ты уже что-то оставила мне. Ты просто не знаешь.

– Что?

– Своё внимание. Оно самое дорогое в этом мире.

Она молчала.

Он встал.

– Пойдём. Покажу тебе одно место.

Они вышли из кафе. Прогуливались в сторону набережной. День был наполнен весенним ветром и запахом соли. На горизонте солнце лениво касалось минаретов.

Гёкхан привёл её к древнему фонтану с надписями, выцветшими от времени. Вода текла изо рта льва. Рядом – лавка. Не «та самая», но почти.

– Здесь моя мама встретила отца, – сказал он. – Говорят, она тогда уронила корзинку с гранатами, и он помог ей собрать. Потом так и не отпустил.

Мелисса рассмеялась.

– Романтично.

– Жизнь иногда пишет простые истории. А мы всё усложняем.

– А ты чего хочешь сейчас?

Он посмотрел на неё. Спокойно, не навязчиво.

– Не хочу терять возможность быть рядом. Хоть немного.

Она вдохнула. Глубоко. В груди всё тянуло, как перед чем-то большим.

– Я тоже не хочу… быть снова одной. Хотя бы пока не пойму, кем я стала.

Он взял её за руку. Снова – мягко, почти неощутимо.

– Тогда не торопись. Мы успеем.

И они сидели. У фонтана. Пока не погас свет. Пока город снова не начал шептать: «ты не зря здесь».

Они сидели у фонтана ещё долго. Время в Стамбуле по-прежнему шло как-то по-своему – то лениво, то резво, но всегда мимо. Здесь оно не подчинялось часам, только чувствам. А чувств в тот вечер было слишком много, чтобы говорить.

Гёкхан больше ничего не говорил, и Мелисса не нуждалась в словах. Он просто рядом был – тихо, как будто всегда. И это «всегда» впервые не казалось страшным.

К вечеру город начал медленно гаснуть: фонари мерцали, как сигналы с другого берега жизни. Люди спешили домой, кто-то включал телевизоры, кто-то ставил чайник. А они всё ещё сидели на камне, с которого когда-то капала вода, где когда-то кто-то впервые влюблялся.

– Мне пора, – сказала она, наконец.

Он кивнул. Не стал просить остаться, не спросил, когда увидит её снова. Только посмотрел в глаза. Долго. Внимательно.

И в этом взгляде она почувствовала не просьбу – приглашение.

– Ты знаешь, где меня найти, – только и сказал он.

Она кивнула и пошла. Медленно. Не оглядываясь.

Но где-то в глубине чувствовала: его глаза ещё смотрят ей вслед. И это – не пугало. Это – согревало.

Когда она вернулась домой, первым делом положила зажигалку на прикроватную тумбочку. Как амулет. Как напоминание, что бывает огонь, от которого не обжигаешься.

В ту ночь она спала крепче, чем за все предыдущие ночи в Стамбуле.

И в последний миг перед сном подумала:

«Может, я приехала сюда не искать. Может, я приехала – находиться».

Где-то за окном звенели чайные стаканчики. Весна накрывала город своей усталой нежностью.

А в городе – был он.

И уже – чуть-чуть она.

Весеннее утро в Стамбуле начиналось с раздражения. Серый дождь щёлкал по крышам, как барабаны раздражённого неба. Мелисса выбежала из отеля в легком плаще, не догадываясь, что город сегодня проснулся на своей тёмной стороне. Машины гудели, люди суетились, зонт всё время норовил вывернуться наизнанку, а волосы цеплялись к губам, как мокрая паутина.