Хумаш (ивр.) – Пятикнижие Моисеево (Тора).
Зогар (ивр. Зоар – сияние) – основная и самая известная книга из многовекового наследия каббалистической литературы.
Глава 6
Акива занес было кулак, чтобы возвестить о своем прибытии, но тяжелая, просмоленная дверь со скрипом отворилась сама, будто поджидала. На пороге стояла старуха. Древняя, как сам Зубровский лес, сморщенная, как прошлогоднее яблоко, с копной седых, спутанных волос, торчащих во все стороны из-под темного, засаленного платка. Глаза… вот глаза у нее были на удивление живые, острые, как шило, и цепкие, как у ястреба. Они мгновенно обежали Акиву с головы до ног, оценивая его жалкое, промокшее состояние с деловитой быстротой.
– Ох ты ж, батюшки светы! – прошамкала старуха беззубым ртом, но голос у нее оказался неожиданно бойким, скрипучим, как несмазанная телега. – Да ты никак с того света на перекладных, милок? Мокрый весь, грязь по уши, трясешься, как осиновый лист на ветру… А ну, марш в избу, пока тебя лихоманка не скрутила в бараний рог! Живо! Не стой столбом!
Не дав Акиве и слова вымолвить, она цепко ухватила его под локоть своей костлявой, но на удивление сильной рукой и буквально втащила внутрь, захлопнув за ними дверь и задвинув тяжелый деревянный засов.
Внутри хижина оказалась тесной, темной и донельзя заставленной всяким хламом. Воздух был густой, теплый, пах дымом, сушеными травами, кислым тестом и еще чем-то неуловимо пряным, тревожным, от чего слегка кружилась голова. С низких потолочных балок свисали пучки трав, связки лука и чеснока, какие-то мешочки из грубой ткани, мышиные хвостики и явно не птичьи лапки на веревочках. В углу жарко пылал очаг, над которым в черном чугунном котле что-то булькало, пузырилось и испускало странный зеленоватый пар. Вдоль стен стояли грубые лавки, заваленные тряпьем, глиняной посудой и инструментами непонятного назначения. Единственное крошечное оконце, затянутое бычьим пузырем, было плотно завешено драной рогожей. Уюта здесь не было и в помине, но было сухо и тепло – а для Акивы сейчас это было важнее всех благ земных.
– Скидай с себя мокротищу, нечистым духом от тебя несет, аж в носу свербит! – властно скомандовала старуха, ткнув морщинистым пальцем в сторону лавки. – Вот, держи, переоденься пока в дедово рванье, оно хоть и штопаное-перештопаное, зато сухое. А я тебе пока отвару целебного запарю, от простуды помогает и от нежити всякой тоже. Меня Златой кличут, коли не признал сразу. Я тут одна кукую у черной воды, знахарством промышляю помаленьку, кому корешок, кому заговор…
Акива, стуча зубами так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся, стянул с себя насквозь промокшую одежду, чувствуя себя голым и беззащитным под острым взглядом старухи. Он быстро натянул предложенную Златой грубую холщовую рубаху и такие же штаны, которые оказались ему немилосердно велики и болтались на нем, как на пугале. Старуха тем временем уже колдовала у очага, зачерпывая из котла дымящуюся темно-зеленую жидкость в щербатую глиняную кружку.
– Пей, касатик, пей до донышка, – протянула она ему кружку. – Горько, знаю, как желчь драконья, зато силу дает да хворь отгоняет. Бедолага ты видать, не из наших краев? Заплутал в лесу-то? Аль бежал от кого? Нынче времена лихие, народу злого в лесах бродит – что волков зимой. Да и не только народу…
Отвар был действительно отвратительным на вкус – горьким, терпким, обжигающим горло, но по телу сразу же разлилось приятное тепло. Акива сделал несколько глотков, давясь и кашляя.
– Спасибо… спасибо, добрая женщина… Я… я Акива. Ребе… Учитель я. Из штетла Полянки. Шел… шел по делу, да вот… непогода застала врасплох.