Выбрав не лучшую позицию, я выстрелил снова, не мог справиться с собой, не мог преодолеть волнение. Кабан, уже давно исподволь наблюдавший за моими действиями, сразу после выстрела ринулся на меня, прямо через собак. Те не ожидали такой наглости и прыснули в стороны, освобождая дорогу.

Секач летел на меня и я, конечно, выстрелил в него. А куда там стрелять-то?… всё клином, и морда, и голова, и спина. Да если и попадёшь, так пуля всё равно срикошетит, по крайней мере, мысли такие в голове у меня прокатились. Снова второпях выстрелил, толком не прицелившись, да и времени на это не оставалось, пуля не причинила ему вреда, лишь распорола шкуру вдоль всего бока. Но это хоть не на долго остановило его, он закрутился на снегу недалеко от меня, а я стоял с пустым ружьём и пытался хоть что-то сообразить, но не мог.

Наконец, мы почти враз очухались: собаки, оправились от испуга и ринулись к кабану, тот, справился с очередной болью и ринулся на меня, а я, как мог, высоко подпрыгнул и ухватился за ствол молодого, толщиной в оглоблю, ясеня, возле которого стоял, поджал под себя ноги.

Кабан подлетел к ясеню, на котором грушей висел охотник, пару раз торкнулся клыками в стволик, так, что в снег отлетела мёрзлая стружка, но тут же отвлёкся, – на него вновь налетели собаки, заставили развернуться к ним.

А я медленно сползал по мёрзлому деревцу и, кажется, хотел кого-то позвать на помощь. Когда понял, что сполз уже достаточно низко, опустил ноги, и они коснулись спины кабана. Резко оттолкнулся и снова, как мог, подпрыгнул вверх:

–Что, блин, за деревья такие, ни одного сучка.

Кабан рыскал из стороны в сторону, кидался на собак, и уже совсем замесил копытами ружьё в окровавленный, грязно-рыжий снег. Собакам удалось отдёрнуть зверя чуть в сторону, у него по клыкам пузырилась кровавая пена.

Я снова сполз и тихонько стоял в обнимку с деревцем, пытаясь унять дрожь в ногах и, незаметно отогревал настывшие ладони. Ковырнул носком ичига ремень ружья и приподнял его, не делая резких движений, чтобы не привлечь внимание вепря. Ну, вепрем-то он ещё конечно не был, теперь я это разглядел, вернее сказать, не был настоящим вепрем, а был молодым, но уже вошедшим в силу, где-то по третьему году, кабаном.

Чуть отходя задом, я тянул за собой ружьё. Когда между мной и кабаном образовалось укрытие, я схватил ружьё, разломил его и, на всю мощь лёгких, продул стволы от снега, быстро зарядил его двумя дробовыми патронами. Присел, чтобы прийти в себя, отдышаться.

Собаки не уменьшали своего азарта, несмотря на то, что охота затянулась, их лай разносился далеко окрест, оповещая лесных жителей о скорой развязке трагического сюжета. В тайге в это время было затишье.

Вообще, для тайги, нормальное состояние, это тишина, спокойствие. Порой помногу дней и даже недель, в лесу может идти тихий снег, накапливаясь на ветвях в огромных количествах, постепенно окутывая, обволакивая деревья. Лес стоит тогда, как будто вылепленный из снега, стоит так долго, в напряжении, с трудом удерживая на себе эту огромную массу, безвольно опустив «натруженные руки». Вдруг лёгкое дуновение, чуть шевельнёт самые высокие исполины, ещё ветерок, – зашевелились, начали раскачиваться другие дерева, и вот уже пошла с самых макушек снежная пыль, полетели снежинки. Ветер усиливается, крепнет, уже начали постанывать, поскрипывать больные, насквозь дуплистые деревья, и полетели приличные пластины снега с сучьев, а потом, ближе к вечеру, и даже к ночи, начинается настоящий ураган.

С деревьев сбивается весь накопленный снег, а который не хотит отрываться, тот отламывается вместе с сучками, с вершинами и даже рушатся целиком деревья, разрывая своим хрясканьем округу. Вся тайга в это время, не просто шевелится, она ходуном ходит, стонет как огромный, раненый зверь, здесь же плачет и закатывается грудным ребёнком, не может найти себе успокоения. Ревёт на все голоса падера, носится по очумевшему лесу ветер бешеный, хохочет дурнинушкой по дуплам.