Никого в этих краях не удивляет, что за огородом растёт реликтовый амурский бархат, или ценнейший, лекарственный элеутерококк. А весной дурнинушкой цветут липы,– вот где мёду-то. Недаром, многие из русских поселенцев, держат пчёл.

Зверя тоже было предостаточно, и изюбрь, и лось, и кабан, и медведь, и запретный красавец тигр, и многие другие. А река Хор и все её притоки, были в то время удивительно полны рыбой.

Вот именно в это, благодатное место, я и попал, в должности начальника отделения Лазовского государственного промыслово-охотничьего хозяйства.

Первую свою ночь, по приезду в Гвасюги, я провёл в бичевском домике, стоявшем на берегу протоки, сунувшись обшарпанным крыльцом к самой воде. Прибежище сие, выполняло роль местной заежки, или по цивильному – гостиницы. Но жили там, в основном, временные рабочие промхоза, а попросту – бичи, прибывшие сюда на заготовку орех, ягод, корня элеутерококка, или просто, перекантоваться зиму за счёт дружков.

Были здесь порой и побегушники, прячущиеся от алиментов или других житейских невзгод.

Когда дни были жировые, фартовые, – бичи гуляли, бражничали, всколыхивая своими пьяными криками и кутежом островную часть деревни, приманивая, притягивая к компании малохозяйских мужиков и беспутных баб, а в скоромные дни жили тихо, питались лишь рыбой, добытой прямо тут, в протоке да остатками какой-нибудь завалявшейся крупы, порой даже с мышиным дерьмом. Однако на житьё никогда не жаловались, и вообще, народ, селившийся по воле судьбы в этом жилище, был малотребователен во всех отношениях.

Сказать, что гуляли чаще, чем положено – не могу, по возможности гуляли, но не допускали таких промежутков между пьянками, чтобы синяки на мордах сошли.

А значит, встретили меня обитатели сего домика с покарябанными физиономиями.

В комнате было, на удивление, чистенько, на столе грудились мытые чашки с кружками. Только откуда-то из-за печки несло тяжёлым, перекисшим духом,– видать, кто-то по неосторожности туда блеванул, а теперь только ждать, когда засохнет,– узкое место, не залезешь, чтобы выскоблить.

Мне выделили койку, хотя, пытались уговорить устроиться на ночь в конторе, стоявшей рядом, чуть на возвышении. От конторы отказался,– там я ещё успею побывать, а вот в такой интересной компании провести время,– заманчиво.

И действительно, до глубокой ночи мы проговорили на местные темы, – кто, где, кому и сколько, я уже знал, правда, лишь теоретически. Обитателей домика было трое. Они наперебой рассказывали мне всё, что нужно и не нужно.

Один из них, кстати, был интеллигентного вида мужичок, с суетливыми, бегающими глазами. Оказалось, он раньше работал бухгалтером крупного леспромхоза. Было уголовное дело:

–…конечно ни за что,.. ну, было присвоение, да разве постольку присваивают?… это же смешно, честное слово.

Была у него отсидка, в местах, не столь отдалённых, а потом, радостное, досрочное освобождение. А откуда жена, проматывающая то самое присвоение, могла знать, что его так рано освободят. Она бы конечно приняла соответствующие меры, чтобы не волновать мужа…

–подумаешь, любовник, да разве это любовник? Только пожрать, да выпить, любовник…

Вот и забичевал бухгалтер, хлопнул дверью и начисто забыл тот адрес, куда так рвался в мыслях, все последние годы. Закаруселила жизнь, завихрила, а теперь уж не выпрыгнуть из этого вихря,– не из поезда.

Двое других, просто потерялись в жизни, просто сбились с тропы. А может, и не было её, тропы-то, а сразу родились сбитыми, на обочине жизни родились, и шагают с тех пор по той обочине, спотыкаясь и падая, и лишь изредка, вытянув шею до хруста в позвонках, видят, совсем рядом, ровную и красивую дорогу, целую дорогу, не имея под ногами даже тропы.