– Не знаешь ничего? Как так-то? Убили-и-и…. Верочку уби-и-и-ли-и-и!

– Как убили? Не может быть такого? Кто убил?

– Изверг! Хулиган школьный. Видели люди, как он ее на мотоцикле своем увез… Поймали его вчера. Он было в бега ударился, но дружки его сдали. И говорил он им, что ее ненавидит. И вещи Верочкины у него обнаружили. Верочка-а-а-а! Деточка-а-а! – опять перешла на вой баба Шура.

– Не может быть такого! Труп нашли?

– Вроде нет еще, а может, уже и нашли-и-и. Неделя, как без следа пропала-а-а. Татьяну в милицию повезли сейчас, сказали вещи опознать надо-о-о… А ей вчера два раза «Скорую» вызывали-и-и… С сердцем плохо-о-о…

– Не плачьте, не хороните человека раньше времени, – с нажимом сказала старушке Вера. – Не может это быть правдой!

А противный голосок внутри шептал: «А если может? Если в этой новой реальности может?»

Случается, что в жизни человека происходит эпизод, который ему хотелось бы забыть. Когда он вдруг совершенно неожиданно для себя совершает что-то настолько постыдное, настолько выламывающееся из его же собственных моральных установок, что потом сознание пытается всячески вытеснить его из памяти, сделать как бы небывшим. Но тщетно. И деяние это потом долго преследует… Наличествовал такой эпизод и в Вериной биографии.

Это случилось в девятом классе. В тот последний год старой школьной системы отсчета, когда классов было всего десять и нумеровались они нормально – от одного до десяти. (Потом, долгое время, люди тоже учились десять лет, но по какой-то причине считалось, что классов – одиннадцать, и после третьего народ оказывался сразу в пятом.) Соответственно, Верин девятый класс в тот год являлся предвыпускным, потом произошла перенумерация и на следующий год она пошла уже в последний – одиннадцатый.

Вера была звездой класса, да и всей школы. Умница, активистка, отличница. Математическое дарование! Одноклассники глядели на Веру Черкашину, с легкостью получающую по три пятерки за раз, с изумленным восхищением. При этом Веру любили. Она не была чванливой, не была правильной занудой, а на контрольных обычно успевала решить задачи для всех страждущих.

Как водится, имелся в классе и записной хулиган – Пашка Горелов. Бог знает, почему он не ушел в ПТУ после восьмилетки. Успеваемостью Пашка не блистал, хотя на трояки тянул уверенно. Отличался какой-то нестандартной, странноватой логикой. И постоянно попадал в повестку педагогических советов. Он демонстрировал все классические грехи проблемного подростка: курил в школе, пил после школы, грубил старшим, срывал уроки, бил стекла на окнах и морды на дискотеках, подозревался в кражах и вызывал стойкий интерес детской комнаты милиции. «Еще один случай, Горелов, и ты исключен» – говорила классуха. Но потом «один случай» наступал, и школа давала слабину, предоставляя Пашке еще один «последний» шанс.

Вот так они и существовали в пределах одной структуры – хорошая девочка Вера и плохой мальчик Паша. Вера принимала наличие Пашки как данность, но более никак к нему не относилась. Пока все не перевернул этот день.

Все начиналось совершенно как обычно. Была годовая контрольная по математике, и все усердно корпели над вырванными из тетради двойными листочками. Все, кроме Веры. Та, как обычно, справилась с заданием уже за двадцать минут и скучающе глядела вокруг. Еще минут через пятнадцать от Валентины Семеновны поступил сигнал – кто закончил, сдавайте работы. Вера и еще пяток «математически одаренных» потянулись к выходу, по пути кладя работы на учительский стол… Потом был последний урок – классный час, на котором все ту же Валентину Семеновну,