Так что покрутились.

Пошумели.

Да разошлись.

Даже потерь особых не сложилось. Ни у тех, ни у других.

– Славно, – заметил стоящий рядом Александр Меншиков, пыхнув трубкой.

– Какое, к черту, «славно»? – с раздражением спросил Петр, трубка которого прогорела.

– Отогнали супостатов.

– Так они еще придут. Им что? Верста туда, верста сюда. Побить бы их. Крепко побить.

– Так они не согласные будут. Не явятся. А все подходы к ним турок стережет.

– Вот то-то и оно…

– Ба! Гляди-ка! – указал Меншиков на спускающейся по Дону кораблик.

Не дергаясь, царь спокойно прочистил трубку и заново ее забил, наблюдая за тем, как кораблик спускается по воде к ним. Хотя Меншиков предлагал развернуться и идти ему навстречу. Вдруг новости важные.

Новости были.

Они не могли не быть.

И письма имелись.

Петр поглядел на ворох тех бумажек, что ему прислали, и вытащил письмо сестры. Прочитал его.

Походил немного.

Вернулся.

Снова прочитал.

– Случилось что? – поинтересовался Меншиков.

– Может, Апраксин и прав был… – задумчиво произнес царь.

– В чем?

– Сына надо было сюда тащить. Вон – чудит.

– Опять духовника палкой побил?

– Учиться начал и успехи большие делает. С Дунькой разругался, назвав ее курицей безмозглой. У Наташки сейчас живет.

– Что, прости? – вытаращился на него Александр Данилович.

– Я же говорю – чудит. Но что учиться добро начал, то славно. За такое многое можно спустить.

– А Дунька тебе пишет? Что сказывает?

Петр хмыкнул.

Взял письмо жены. Быстро пробежал глазами. Скривился. И, отбросив его, ответил:

– А ничего не сказывает. Сопли какие-то сахарные. Читать противно.

– Может, за Лешкой послать?

– Он до конца кампании вряд ли успеет сюда. Поздно. Прозевали. Ну да и ладно.

– А как он к Наталье попал? Дунька отпустила?

– В письме одна туманность, но, чую, послушать будет что, когда вернемся, – усмехнулся Петр и пыхнул заново набитой и прикуренной трубкой…

Тем временем в Москве продолжалась набирающая обороты драма вокруг царевича, в которую все сильнее и сильнее влезал Преображенский приказ.

– Оставь нас, – скомандовал Федор Юрьевич, обращаясь к сестре царя, когда в комнату вошел Алексей.

– Но я не в праве…

– Оставь, – вместо Ромодановского повторил приказ парень.

– Ты еще мал. И я несу за тебя ответственность.

– Человек, что верен моему отцу, не станет мне вредить.

У Федора Юрьевича от этих слов прямо брови взлетели, выражая удивление наглостью. Сестра же царя фыркнула, но вышла. В конце концов, глава Преображенского приказа действительно не станет творить что-то дурное с Алексеем. Хотя оставлять их наедине не хотелось совершенно.

– И, тетя, прошу, последи, чтобы нас не подслушивали. Вряд ли Федор Юрьевич прибыл ко мне с простым разговором, которым дозволительно уши погреть кому ни попадя.

Та молча кивнула и вышла, плотно прикрыв дверь.

Наступила пауза.

И Ромодановский, и Алексей внимательно смотрели друг на друга. В упор. Глаза в глаза. Причем царевич практически не моргал. И разумеется, не испытывал какого-то ощутимого дискомфорта. Более того, даже старался смотреть словно бы за спину главы Преображенского приказа, провоцируя дискомфорт уже у него. Впрочем, спохватившись и поняв, что увлекается, царевич максимально по-доброму улыбнулся и сказал:

– Я забыл поздороваться. Это было невежливо.

– Кто ты? – холодно и раздраженно спросил Ромодановский.

– Смешно. Хорошая шутка.

– Я не шучу. Я знал Алексея. И ты не он.

– Имеешь в виду, что меня подменили? Занятно. А помнишь пару лет назад ты обнаружил дохлую мышь у себя в кармане? – Обновленный царевич имел всю полноту памяти своего предшественника, поэтому помнил все его многочисленные проказы. – Ту, с раздавленной головой без правого глаза и со сломанным хвостом. Думаю, помнишь. Вряд ли тебе их часто подкидывают.