– Что? – в шоке смотрю на него, а он, наконец, удостоив меня взглядом, мерзко улыбается.

– Три недели в жутком лесу, полном чудовищ, совсем без магии… Что ж, девочка, желаю удачи, – и, криво усмехнувшись, Воронов идет в сторону хижины, оставляя меня одну стоять, опустив руки.

Я поворачиваюсь лицом к чаще, откуда пришла, закусываю губу, чтобы не расплакаться. Да, вот теперь овцой я себя почувствовала в полной мере.

Существуют люди, которые желают снять браслеты, считая их злом. Но официально уведомляем, это невозможно. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Одумайтесь, без них вы бессильны. Это ваша безопасность и ваша принадлежность. Без них вы – ничто.

Из публичного обращения Совета Управления к Отступникам.

– Не могу поверить, что нам предстоит жить в этом месте, – я замираю в дверях, критично осматривая помещение.

Антонин уже сбросил рюкзак и теперь стоит посреди, единственной комнаты, тоже оценивая пространство. Он заходит первый, и я, несмотря на свое состояние, еле сдерживаюсь от смешка – Воронов едва не бьется головой о балки.

Осторожно ступаю по скрипучим половицам и приближаюсь к нему, выглядывая из-за широкой спины.

Картина вокруг невеселая. Хижина предстает одним небольшим темным помещением с маленькими окнами и разделена на функциональные зоны. Отовсюду здесь веет стариной. Ссохшиеся деревянные половицы никогда не знали краски, стены из круглого бруса местами затыканы мхом. По правую сторону чернеет в углу небольшая старая печь. Рядом располагается маленькая зона кухни, где можно увидеть пожелтевшую от времени и плохого ухода посуду. Чуть дальше – рабочая зона, где развешаны пучки трав, сушатся какие-то цветы. Мне кажется, именно они создают в помещении такой приятный запах, перебивая даже сырость.

По левую сторону стоит немного покосившийся письменный стол, подпирающий окно. Над ним располагаются полки с пыльными книгами, у которых можно различить старые потрепанные корешки. На столешнице разбросаны пергаменты, травы и перья, словно кто-то бросил свои исследования или конспектирование, потому что его резко прервали. И конечно, мой взгляд, быстро оценив пространство, отмечает самое важное – кровать. Просторная, немного спрятавшаяся за ширмой.

Одна.

Я нервно поправляю свою сумку, отводя взгляд. Переступаю с ноги на ногу и, краснея, решаюсь задать вопрос, который беспокоит меня уже минут тридцать:

– Как думаешь, где здесь уборная?

Воронов бросает на меня злорадный взгляд, и его губы растягиваются в неприятной ухмылке. Я вижу ее в последнее время так часто, что невольно мелькает мысль: несмотря на всю тяжесть нашего положения, ему доставляют удовольствие мои страдания.

– На улице, – отвечает он, следя за реакцией.

– На… улице? – мне кажется, что я ослышалась.

Воронов делает жест, показывая следовать за ним. Я немного настораживаюсь, но послушно плетусь за мужчиной. Выйдя из дома, мы ступаем на широкую дорожку, которая приводит нас к пристройкам, где хранятся дрова, огорожены пустые загоны и клетки для животных, рядом какое-то строение из толстого бруса с одним маленьким окошком. Удивляет тот факт, что Антонин так уверенно ведет меня, будто действительно знает куда.

Скрип ссохшейся двери вырывает меня из мыслей, и я неверяще смотрю сначала на то, что он характеризует «уборной», а потом снова на Воронова.

– Ты издеваешься? – от возмущения голос взлетает на пару октав.

– А похоже, Грин? – он вскидывает бровь, складывая руки на груди, и кривая усмешка искажает губы.

– Да! – выпаливаю горячо и делаю шаг назад. – Я туда не пойду.

– Отлично! – Воронов отпускает дверцу «уборной», отчего она с противным скрипящим звуком захлопывается, поднимая клуб пыли, а потом разворачивается и идет обратно к дому, по пути насмешливо бросая: – Тогда можешь найти себе местечко в лесу. Мне плевать.