СЕАНС в спортлагере завершен. Зажигается свет, и зрители в гробовой тишине тянутся к выходу, в том числе и ватерпольная команда. Володя идет со всеми, но потом задерживается и недоумевают, отчего же Лиза с Глебом продолжают сидеть на своих местах.

Данный вопрос занимает и Лизу – ей уже не сидится, и она бы направилась к подзывающе махающему брату, однако Глеб не встает. Он еще не вернулся: то ли из фильма, то ли из сферы посторонних раздумий; уважая его состояние, Лиза деликатно помалкивает.

Устремившийся к ним Володя нацелен на крик.

– Давайте в темпе! – закричал он. – Выходите, давайте, сейчас он снова погасит свет и будет на вас орать, я через это проходил и расскажу вам, как это происходит, но не здесь, а снаружи! – Володя обернулся. – Ну… моя команда вся ушла.

– С сестрой не останешься? – спросила Лиза. – Команда тебе важнее?

– Она нужна мне не из-за них… из-за хоккеистов. Шли бы мы вместе, они бы нас не тронули, а ко мне одному они привяжутся. Мы стыдно об этом говорить, но если я задержусь с вами, вы меня проводите?

– Я тебя провожу, – сказала Лиза.

– Ты одна и я один, – проворчал Володя. – Мы только усугубим. Необходимо, чтобы с нами пошел твой мужчина. Вы как, отважитесь? На взрослого человека они не полезут.

– Тогда я согласен, – промолвил Глеб. – Мое участие тебе обеспечено.

– Тут надо кому-нибудь напоминать?! – раздался голос из окна киномеханика. – Не всем ясно, что пора выметаться?!

– А свет? – спросил Глеб.

– Чего свет?! – заорал киномеханик.

– Мне говорили, что вы вырубаете свет и орете на людей в темноте. Не видя тех, на кого орете.

– Я всех вижу, – пробурчал киномеханик. – Посмотрю, а затем выключу и кричу. В темноте, так в темноте.

– Вы и меня видели? – осведомился Глеб. – Вы видите меня и сейчас. Свет же вы не погасили – можете смотреть и параллельно орать.

– Я не на тебя орал, – пробормотал киномеханик. – Молодежь я шугаю, чтобы они после сеанса выходили на воздух и не засиживались тут, как не пойми кто… ты мужик. Ты сиди. Тебе решать.

– В этом лагере тренируется только молодежь? – спросил Глеб у Володи.

– У команд мастеров свои лагеря, – ответил Володя. – У них и обслуживание, и досуг… все другое.

– А ваш тренер? – спросил Глеб. – Он с вами в кино не ходит?

– Он у себя в номере. Думает над схемами… стоит кому-либо не прийти, как ему сразу же настучат, и он так всыплет, что уши завянут. Этот старик-механик хотя бы не унижает… орет страшно, но культурно – не матом.

– И ты все сносишь? – спросила Лиза. – Не пытаешься ответить? Не матом, а как Глеб старику. Механику.

– Глеб? – переспросил Володя.

– Я, – сказал Глеб.

– Ты… вы… вы с сестрой не догоняете. Механик – это детский кошмар, а тренер – это власть. Возражать ему проблемно.

ЮРИЙ «Шалтай» Лахонин в раздевалке – на нем брюки и майка. Принюхиваясь к рубашке, что у него в руках, он скашивается на сидящего вполоборота к нему толстяка, который уже полностью оделся и теперь шнурует ботинки. В раздевалку заходит взмыленный Кирилл Суздалев – видит, что Лахонин не один, не скрывает досады; толстяк встает, берет сумку, шаркает к выходу – останавливается и оглядывается, чтобы удостовериться в том, что он ничего не забыл. Попутно он скользит взглядом по лицам Суздалева и Лахонина.

«Шалтай» усмехается. Кирилл злится. Толстяк подтягивает живот и уходит.

– Что-нибудь разузнал? – спросил Кирилл.

– В нашем суровом краю привычная суета. Из-за мелочей расправы. За мощную подставу, которую ты удумал и о которой я знать ничего не хочу, у нас карают немилосердно. Информацией для тебя я еще не разжился, но бабки для меня ты можешь уже обналичивать – вскоре я к тебе подойду.