Молча согласились и стали ужинать. Я завёл свой будильник на ручных часах и огласил:

– Спите спокойно, я разбужу, мой будильник гарантирует.

Ночной морозец на этой высоте крепит на поверхности рыхлого снега наст толщиной около трёх сантиметров, если не более. Но при этом надо шагать по-кошачьи, постепенно нагружая своим весом стопу на насте, иначе сразу провалишься по колено. На предвершинном участке снег глубокий.

После ужина все затихли, разместившись штабелем на ночь в своих спальниках головами на восток. Я, по обычной своей скромности, лёг с краю, левым боком к торцу палатки. За этой стенкой – обрыв гребня на юг, в Казахстан. Сна не было у меня совсем. Начало мучить тяжкое ожидание спуска к Катуни, воспринимаемой теперь такой родной и спасительной. Завтра они сходят на вершину и только послезавтра – спуск к «зелёнке». Выдержать в таком состоянии столько времени без движения мне представлялось нелёгким испытанием. Гулять-то здесь негде, днём будет подобие «сковородки».

Поскольку я лежал ещё и в нижней по склону части палатки, то, не преднамеренно, конечно, а просто по закону физики, ребята постепенно сползали на меня, прижимая к холодной стенке. По-другому поставить палатку здесь не представлялось возможным. Согреться и расслабиться было очень трудно, если вообще возможно. Только здесь я очень сильно пожалел, что оставил дома свой пуховый спальник. Время для меня будто остановилось.

Полная Луна уже висела прямо над моей головой, освещая ещё ярче всё в палатке. Она шептала мне: – «Терпи, всё пройдёт, всему свой срок. Надо потерпеть». А во мне всё твердило: – «вниз, быстрее вниз!». Такого со мной никогда не бывало. Не менее мучительно мне было четыре года назад, на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, на предвершинном гребне пика Ленина на Памире. Но тогда мне было жарко в пуховом спальнике лежать утеснённым между товарищами. А мучило совсем другое: горная болезнь и сухость в горле до бритвенной рези. Вытопленная из снега вода не спасала. От этого всего и спать не мог. А здесь, наоборот, физическое состояние прекрасное, но холодно. «Да что ж такое, в самом деле! – говорил я мысленно сам себе, – Спи давай!» Но сна не было. Была боевая готовность…

Стояла тишина, схожая с тишиной в пещере. Вдруг налетел шквал ветра, готовый разорвать палатку. Его будто включили за моей головой, и он трепал тонкий полог несколько секунд. И снова штиль, как «по мановению палочки». Палатка уцелела, только стойка из моей лыжной палки свалилась на меня, и полог опустился на спящих. Никто не шелохнулся. Высвободив руки из спальника, я поставил стойку на место, подняв полог в прежнее состояние. Прошло какое-то время тягостных мучений (часов я не наблюдал) и всё повторилось, один в один. Опять, без предварительного шума, будто ниоткуда (хотя, пожалуй, со стороны Казахстана) шквал ещё сильнее потрепал палатку, считанные секунды. И так же резко исчез, словно «выключили». Опять наступила прежняя тишина. Я снова поднял полог и укрепил стойку. Ветер будто подбадривал меня или игрался. А я ждал знаменья. Может быть за ним, в тайне даже от себя, и пришёл сюда.

Через некоторое время опять всё в точности повторилось. И тут, после третьего сеанса шквала, той же продолжительности, меня осенило: ветер – это осознающая сущность, как и все стихии. И я понял, что он своими порывами просто торопит меня покинуть это место, подтверждая мой внутренний вектор. «Так вот же оно, знаменье! Вот как нынче!» Люди полагают, что ветра образуются от разности давлений в разных регионах и от разности температур. Но это лишь некоторые следствия. А первопричины стихийных явлений лежат в области непознаваемого для человека. Эта область многократно больше доступной для познания сферы. За гранью, между познаваемым и непознаваемым, человек может лишь придумывать сколь угодно версий, равных сказкам, а потом верить в них.