Дома моя ответственность, с девятилетнего возраста, была за уборку в квартире, пуританский порядок во всём и даже за косметический ремонт в полном объёме. А с семи лет родители годами мучали меня занятием на фортепиано. Отец, семилетнему мне, угрожающе строгим тоном заявил:

– Будешь у меня музыкантом, как я! А если нет, то пойдёшь в ремесленники!!!

Быть ремесленником звучало от него устрашающе ультимативно. Визуально это я представил так: я слабыми ещё руками подношу к наковальне тяжёлую железную болванку, а здоровенный и грозный кузнец ударяет по ней огромным молотом, ругаясь на меня за то, что не поспеваю поворачивать заготовку вовремя. Что-то подобное я до этого видел в кино. Эта страшная картина напугала меня, и я выбрал меньшее из двух зол, согласившись на занятия музыкой. Но на четырнадцатом году жизни, я уже посмел решительно отказаться от этих занятий и за инструмент с тех пор не садился.

Занятия спортом тоже были предложены мамой. Здесь её аргументация была убедительна:

– Спорт сделает тебя мужчиной, а без мышц ты не будешь полноценным…

Гимнастика никакая мне не понравилась, и мама направила к своему знакомому. Он был тренером по классической борьбе. Мотивация в этом виде спорта у меня была в том, что прямое контактное противоборство мужчин закаляет дух и наилучшим способом укрепляет тело. Занимался я, потому что надо, но без особого усердия. Фигуру накачал красивую, зато получил на занятиях две травмы на всю жизнь. А всё потому, что не по душе и это было. И, когда закончил школу, то бежал от матери «сверкая пятками» прямиком в армию – в другой ад. Правда, там быстро адаптировался, проявив свою натуру, удивившую самого себя своей доселе скрытой коммуникабельностью, которая легко делала сослуживцев приятелями. Началась моя служба так:

Среди казарм Второго Николая

Закрытый армией на срок,

Сон мирный граждан охраняя,

В ночном дозоре одинок,

Любимый образ воскрешая,

В своей фантазии лаская,

Впервые в жизни сочинял,

Наук поэзии не зная,

Наполнен страстью мадригал.

Самое первое отрицательное качество я поневоле перенял от ближайшего соседа по казарме, надолго завязавшего со мною дружбу. Эгоцентричная и эксцентричная натура этого холерика быстро приучила меня обижаться на какое-то время. До этого я ни на кого и никогда не обижался. Когда от родителей я получал по заслугам, то за превышение уровня наказания был всегда снисходителен к ним. Сентиментально любил всех родственников, несмотря на не всегда однозначное ко мне отношение… На обстоятельства жизни часто злился, но на людей – нет.

Самым близким мне человеком была моя бабушка-кормилица, у которой я рос до трёх лет, а потом – каждое лето у неё в деревне до одиннадцатилетнего возраста. И всегда считал её главной мамой. У нас с ней всегда было полное взаимопонимание. Она меня не баловала, но и не мешала делать то, что хотел. В деревне у мальчишек всегда найдутся интересные дела… Иногда и от неё я получал по мягкому месту не слабо. А после она удивлялась, что через минуты после порки я подходил к ней с тёплым обращением, как ни в чём не бывало. В редкие часы её отдыха мы с ней беседовали на всевозможные темы, со взаимным удовольствием и пониманием, до конца её жизни. От этой малограмотной женщины я многим мудростям с пелёнок научился. У неё было столько любви, что, несмотря на свою умеренную строгость, она гармонично объединяла своих, очень разных по своей натуре и воззрениям, детей и внуков, чего без её присутствия точно не случилось бы. При полном отсутствии всякого образования моя бабушка до последних дней была разумнее и мудрее всех её образованных детей, включая и своего мужа, то есть моего деда. И неспроста так случилось, что умерла она на моих руках, пока её дети бегали вокруг врачей в беспрестанной суете. Я как раз в тот момент приехал к ней с другого конца страны, будучи в отпуске со своей работы.