Кровь бурлит и наполняет вены,
И до смерти не отмерен срок.
В зрелости оно уже по пояс,
А порой доходит до груди.
Ты идешь, слегка лишь беспокоясь,
Что не виден берег впереди.
В старости ты погружен по шею,
Дно порою не достать ногой,
Знаешь: «Выбраться уж не сумею!»,
Ждешь, когда накроет с головой.
Вино любви
Спасибо вам, дни светлые, за светлость,
Вам, ночи темные, за вашу темноту.
Но больше всех всегда любил рассветность
Я утра раннего, нагую красоту
Той женщины, что мне дарила радость,
Чьей страсти, нежности искристое вино
Я пил взахлеб и даже смерти сладость
Готов принять был за мгновение одно.
И в нашем мире, солнечном и лунном,
Прошу, не растворяйте в тусклой суете,
Вы, память о чудесном и безумном
Вине любви, о той рассветной красоте.
Глазами ребенка
Мы приехали в Израиль – море, солнце, красота,
На базарах, в магазинах здесь такая вкуснота.
Фрукты сами во рту тают, овощей хоть пруд пруди,
И хозяйки выбирают – слева, справа, посреди.
И, что важно: овощ тот же, ну, а вкус совсем другой,
Взять, хотя бы, лук обычный – ну, и сладкий он какой!
Да, конечно, все иначе, только мама что-то вдруг…
– Мама, почему ты плачешь?
Здесь такой ведь сладкий лук.
«Да, не был я на той войне…»
Да, не был я на той войне,
Родился в год послевоенный,
Но все равно живет во мне,
Проникла с кровью прямо в вены.
И в наши детские бои
Она проникла слишком явно:
«Чужие» есть и есть «свои»,
И не была игра забавной.
И ненависть, и гной, и пот,
И пули свист, вой бомб, разрывы…
Она всегда во мне живет,
Война, а с ней ее нарывы.
Живут они…
Над головой кружится белый снег,
И волосы невольно побелели.
Куда уходит звонкий детский смех
И мама, что сидит у колыбели?
Куда мои товарищи ушли?
Их лица, их стихи передо мною.
Чей возглас постоянно слышу: «Пли!»
Я за чужой невидимой стеною?
И женщины, которых я любил,
Исчезли, не остались даже фото.
Умчалось все, что я боготворил,
В ту даль, где не бывает дней отсчета.
Но я, пока живу, пока дышу,
Шагаю, как могу, сквозь снега замять.
Всех помню и расстаться не спешу,
Живут они, пока о них есть память.
Картина
Художник рисует картину,
Фантазии буйной итог.
Не вижу ее, только спину…
Ну, вот, подобраться я смог.
– Обилие красок, но, мрачный
Весь облик картины твоей,
Фантазии плод неудачный,
С натуры-то было б живей!
На критика смотрит он хмуро,
Ответил:
– Послушай-ка, брат,
Коль я рисовал бы с натуры,
Все было б мрачнее стократ.
Одиночество
Я каждый день встречаюсь с ней
В том парке, что полузаброшен.
Здесь вязь запутанных аллей,
Газон давно уже не кошен.
Лица суровые черты,
Спина чуток сутуловата.
Что в жизни пережила, ты?
Какие у тебя утраты?
Твой возраст наложил печать
На суетливые движенья,
А ведь была когда-то стать,
Не гнулись девичьи колени.
И юности бесценный дар
Несли привольно и беспечно.
Ах, этот золотой угар,
Мы думаем, он будет вечно!
А где тот шумный добрый дом,
Где детский смех и мужа ласка?
Там жили все к плечу плечом,
И это память, а не сказка.
Его проклятая война
Сожрала, да и сына тоже…
Девчонки замужем, страна
У них другая, ну, так кто же
Остался рядом? Никого,
Она одна? Нет, старость тут же,
И борются: «Эй, кто кого?»
Без жалоб – не было бы хуже.
Я каждый день встречаюсь с ней
В том парке, что полузаброшен.
Нет дела у нее важней,
Чем покормить бездомных кошек.
Океанский скиталец
Он знал паруса, как пять пальцев,
Когда еще юнгою был,
В семью океанских скитальцев
Вошел и диплом получил
С печатью муссонов, пассатов
И подписью южных морей,
И не было среди пиратов
Отважней его и храбрей.
Спускался он с шаткого трапа
На берег, всего – ничего,
И шторма когтистая лапа
Не тронула душу его.
И снова он в море, он в море,