Подними тот бокал, в нём от солнца лучи,
Даже если меня на земле больше нет…
«В пятницу преставился сапожник…»
В пятницу преставился сапожник.
В акте зафиксирован инфаркт.
Вперемешку с ваксой запах кожи
Переполз тихонько в катафалк.
А в каморке хлопал дверью ветер,
Завещая мелкие долги.
И с опухшей рожей дворник Петя
Вместо орденов нёс сапоги.
«Стекал сливовый сок…»
Стекал сливовый сок
С ночного небосвода.
Торчал заката клок
Угаснувшим аккордом.
И огненный каблук,
Педаль вдавив едва лишь,
Удерживал тот звук,
Не нажимая клавиш.
«Верб гулящих вереница…»
Верб гулящих вереница.
Срез бревна
для колки дров.
У заброшенной криницы
Ржа замучила ведро.
Под орехом сучьев рифы,
Бочки сплющенный овал.
Для любимой я тут рифмы
С яблонь в ливень воровал.
У крыльца алкаш-надомник
Мрачно выслушал вопрос
О луне с дождём в ладонях,
Волосы – колосьев хвост.
Плешь его слегка блестела,
До ушей беззубый рот:
«Ты про милку? Сдохла стерва
От запоя в прошлый год».
В звуках речи монотонной
Шепелявила тоска.
Я простился. Вслед котёнок
Припустил – хвост в колосках.
И ушли мы по дорожке
Вместе под гусей галдёж…
…Но с женой не ладит кошка,
Любит яблоки и дождь.
«Лужи лохань…»
Лужи лохань,
Улицы хлябь
Вечер, что рань.
Да ты б, да я б
Смогли б.
Да вот
Серости сеть.
Пучит живот.
И не взлететь!
Арцис Алла
(Москва)
Пел мальчик
Шел дождь, выламывая стекла,
Швыряя листья наугад.
Лило. Душа до пят промокла,
А мальчик пел про снегопад.
И стало тише. Стало слышно,
Как за стеной включили свет.
Я босиком из дому вышла —
Там нет дождя, там только снег,
Искрящийся, хрустящий, пышный,
Он подступал со всех сторон.
А это был не снег, а вишни
Сорили свежим серебром.
То розоватые облатки,
То фиолетовый шифон:
То сад играл со мною в прятки,
А это был не сад, а сон
Давнишний. Сада нету больше —
Ни жирандолей, ни куртин.
Вкус снега на губах все горше.
А это был не снег, а дым.
К нему подмешан запах тмина
И мяты, будто пили чай;
И мальчик, стоя у камина,
Все пел…
Ах, мальчик, выручай!
Горилла
(На основе реальных событий)
«Вот если б мой малыш, моя кровинка,
Моих желаний сокровенных плод,
Моей души вторая половинка,
Моих надежд единственный оплот,
Моих страданий и моих стараний,
Моих свершений самый главный приз,
Моей мечты заветной стародавней
Осуществленный праздничный сюрприз…»
…А мальчик ловко вспрыгнул на стремянку —
Он, как всегда, от деда убегал —
Большую заводную обезьянку
Одну в пустом вольере увидал.
Она сидела, все еще не веря,
Ссутулившись и тяжело дыша:
Ну что за люди, это просто звери —
Зачем-то отобрали малыша.
И вдруг, в нелепой розовой панамке,
В распахнутой рубашке и штанах
Ее Малыш к своей мохнатой мамке
Легко бежал на задних двух ногах!
…Какой-то шум, все тонет в круговерти,
Стук, запоздалый окрик «не стрелять!»
Ей все равно уже, но перед смертью
Она успела мальчика обнять.
Мадрид
Сгустился сок упавших ягод —
след, словно бисерный стежок:
инфанты узкий сапожок
и каблучок менины рядом.
Их поступь тающе легка,
их тень в прибрежной тине тонет,
на них взирают свысока
Филиппы, Карлы, доны, доньи,
кивает старая мадронья
и к ней приставленный медведь1 —
все говорят, что это самка,
но рискнул проверить сам-то,
не опасаясь умереть?
Из тьмы самшитовых аллей
шеренги готских королей
равняют строй, как для парада,
и у дворцового фасада
на лапы задние присев,
честь отдает державный лев…
Мне дела нет. Мой век так долог:
я всплеск, я воздух, я песок,
я прежней роскоши кусок —
спиральной ракушки осколок.
Я нимфы розовый сосок
я фавна жалкая ужимка,
я перламутровая жилка,
и мной пульсирует висок
к воде припавшего кентавра,
или сармата, или мавра —
тут кто угодно может пить,
пока теку, на солнце парясь:
ушел Магриб – Мадриду быть!