идёт к финалу драма.
Жизнь отступает, как вода,
как гром, где горная гряда,
как если б где-то города,
косой равняла дама.
За нею нет уже надежд,
нет поля, леса без одежд,
ни умных нет и ни невежд,
футбол, азарт, «Динамо».
А я в другом окне седой,
в нём новый дождик молодой,
стучит не каплями, водой.
Шофар, молитва, мама.
Аролович Владимир
(Израиль)
«Сгнивают в погребе без банок овощи…»
Сгнивают в погребе без банок овощи,
К зиме (хворь мучает) закрыть не смог.
Приехал сын,
сто лет родства не помнящий,
Подкрасил лавку, починил порог.
И ближе к вечеру дождался «скорую»,
Над дверью лампочку вкрутил в патрон.
Затих старик…
Как будто срезал сорную
Траву на поле жизни Агроном.
«Мы с детства с ним знакомы…»
Мы с детства с ним знакомы.
Пусть я – космополит,
А он в церквях иконам
Оклады мастерит.
Я из породы бестий,
Он – любящий отец.
Среди фольги и жести —
Шмат сала, огурец.
Над яблоневым садом
Плывёт вечерний звон.
И пахнут сладко ладан
И горько ацетон.
На дне ещё немного
Спиртного.
В кайф сидим.
Так выпьем же за Бога,
Нас двое, он – один!
«Бывают и у нас мгновения…»
Бывают и у нас мгновения,
Когда разорван в крике рот.
И разум знает, что падение,
А сердцу кажется —
полёт!
«У Стены Плача толпы…»
У Стены Плача толпы.
А из Космоса токи.
Я стою не дыша.
Между камнем и небом,
Между словом и хлебом,
В оболочке душа.
«Семитских черт палитра…»
Семитских черт палитра.
Притален автомат.
Духов впитался в свитер
Цветочный аромат.
В причёске голос детства,
До плеч девятый вал.
Но как улыбкой дерзкой
Стреляет наповал.
Берет прижат погоном,
И с номером кулон.
Чего же каркал ворон
У мамы под окном?
«Всего-то был один росток…»
Всего-то был один росток,
А собран пуд зерна.
Мы сока выпили чуток,
Но вышло – жбан вина.
Виски давно подкрасил мел,
Солидней стал, кажись.
Лишь час с тобою пролетел,
А оглянулся – жизнь.
«На столе блинов конверты…»
На столе блинов конверты,
Винегрет, компот, котлеты.
Абрикоса в окнах ветки.
Бродят в доме кот и лето.
По стеклу – пчела у рамы.
Я во сне опять.
У мамы.
«Как песня не поётся…»
Как песня не поётся,
Как зябко у огня…
Та женщина проснётся
Сегодня без меня.
Заправит аккуратно
Холодную постель.
Та женщина обратно
Не требует потерь.
На кухне кофе сварит
Зачем-то для двоих.
И спрячет в Зазеркалье
Свой невесёлый лик.
И, уходя, под коврик,
Простив мою вину,
Запрячет ключ, который
По глупости вернул.
Вот так ей и живётся…
Но ведь и у меня
Так песня не поётся,
Так зябко у огня.
«Два дождя до самолёта…»
Два дождя до самолёта.
Чашка кофе,
день в две трети.
Ту, что в памяти не стёрта
Две возможности не встретить.
Листьев с грязью мокнет помесь.
И покажется излишней
Неоконченная повесть
Отзвучавшей фальшью жизни.
«Как с этой болью, то тупой, то острой…»
Как с этой болью, то тупой, то острой,
Дышать и в темноту с тоски не выть?
Пытался к Вам я напроситься в гости —
Наивный и нахальный, может быть.
В подъезде безнадёжно и отчаянно
Ваш профиль рисовал я на стекле.
Луной в моём стакане ложка чайная
Со звёздами, прокисшими в тепле.
«Не шла – плыла. И подавлялся стон…»
Не шла – плыла. И подавлялся стон,
Когда случайно под полою ситца
Шёлк трусиков оранжевой лисицей
Нырял в нору, виляя нам хвостом.
Мы, пацаны, зачумлено лежали.
Речной песок трамбуя животом,
Кто грезил, а кто клялся, что потом
Её он точно встретит на причале.
Причал заглох. Усох давно газон.
Мир озверел. И как-то парк минуя,
Её увидел мятую, хмельную…
Какой красивый оборвался сон!
«Когда в полночь тоска испекла калачи…»
Когда в полночь тоска испекла калачи
И в бокале вина утонул лунный свет,
Ты тайком от соседей ко мне постучи,
Даже если тебя на земле больше нет.
Когда после кошмаров и так, без причин,
Ты на кухне уныло встречаешь рассвет,