Пусть вернётся к нам сегодняшним!..
Пусть для солнышка любимого
и любимая жива…
Не забудут – так порвут
Прочитали – и забыли.
Не забудут – так порвут.
Нерешительные «или»
замутили смелый суд.
Смелость – дело наживное,
коль доверчивых сживать.
Справедливость – ноты воя.
Были музыкой сперва.
Но без слуха – ноты всмятку.
Роскошь п‘оросли пустой.
Ум играет в непонятки:
мол, судья – уже герой.
«Надорвёшься, пока таскаешь…»
Надорвёшься, пока таскаешь
все обиды внутри себя.
Измеряешь любовь мешками,
а в мешках – по частям семья.
У тебя голова на месте,
да тяжёлая от забот:
сколько будут обиды весить,
если вырезать каждый рот,
что тебя и не трогал даже, —
а разучивал падежи.
…
Рот – последний.
И кто подскажет,
как прощение заслужить?!
У грамматики плачут лица.
В «ты» опознан трусливый «я».
Если выучить и случится,
то исправить уже нельзя.
Последняя, или Свидетельство о не-рождении
Зачем теперь рождаются слова?
Они во мне не считывают мысли.
А чувства – уж тем более… Права
п о с л е д н я я строка,
где почерк выстлан
без права на второе дно – и ты
не прячешь недоношенные вещи
в беременность словесной тошноты,
а ставишь точку:
«Не рождён – но взвешен».
Как умирал во мне…
Как умирал во мне ребёнок,
уже не важно. Умер он.
А я на ситцевых пелёнках
смотрела звёздное кино,
как будто живы все игрушки
и зайцы с котиками врут,
что где-то лучшие из лучших
не существуют, а – ж и в у т!
Где эта девочка? Сбежала
от недоумков возрастных? —
кому всегда игрушек мало
в спектакле пафосной вины.
У них кино и виновато,
что нет без камер ни любви,
ни тех детей, кем мы когда-то
рождались —
взрослых удивить.
Из прошлого века
Просила просто не мешать
моим свиданиям с тобою,
где б я могла себя любою
представить. Вдох карандаша
не ждал запасов кислорода.
(Ему страница – в самый раз.)
И он спокоен был за нас,
пока и мы свои блокноты
не жгли в эфире напоказ…
Быть заранее
Сократилось расстояние —
но как будто дальше всех.
Умиралось мне заранее:
каждой зорьке – по косе.
А теперь обратно хочется —
косы зорям заплетать.
В гости к мёртвым – много почести,
а навечно – благодать,
для которой мало прожито.
Мало понято. Зато
быть заранее раскрошенным —
дар отмыться от понтов…
Куда уходят прежние…
Куда уходят прежние слова
и где их подбирает слух бродяжий,
который возрождает страсти наши,
забывшие, что их любовью звать…
Кто, вместо нас, их помнить не боится,
не дожидаясь перелёта лет,
где вечности архивный силуэт
иначе обретёт все наши лица…
Неразумное
Проснёшься вдруг – а разум не готов
ломать себя на пике сновидений —
и мечется, ища утробный тон
наружного рисунка лунной тени…
Но краски и звучание зари
истошно истерят, желая снова
замкнуть ночной рассудок изнутри,
где ночь лишь
к безрассудству
и готова…
Довесок
Теперь тебе легко, наверно?
Как будто не было меня.
И можно ложь попеременно
знакомить с масками вранья.
А вдруг в одной из них и вспомнишь
своё пропащее лицо.
И заодно меня – всего лишь
довесок к выручке дельцов.
…
Но я уже не возражаю.
В клетушках – тот же потолок,
когда зверушка – небольшая,
зато с породой повезло.
«Что говорить, если всё не туда?..»
Что говорить, если всё не туда?..
Речи чеканят пустые монеты.
На гравировку пора бы отдать,
запечатляя пустые моменты.
Так и рождаются книжки мои.
Сам гравировщик – и сам покупатель.
Но я привыкла с Тобой говорить.
Вдруг и пустого на целое хватит?
В обыкновенном…
В обыкновенном – чуда больше.
В тумане – ярче голоса.
Огни не дразнят сонной ложью.
Огрызок верит в сочный сад.
Рождений смертная порука.
Инверсий свадебных развод.
А я – хочу картошку с луком
и самый быстрый бутерброд!
Чтоб проще некуда. Без мыслей.
Без разговоров.
Налегке!
Слова над пропастью зависли,
пока ржаной на языке.