согласно прейскуранту перемен.
Она ещё надеется на спицы,
которые скучают по рукам.
Быть может, оттого всем и не спится,
покамест кот на ласку намекал.
…
Живому нужен кто-то из живущих.
Но есть и вещи, ждущие любви,
ещё не став вещами…
Так ли нужно
р о ж д е н и е,
чтоб жизнью
удивить?
Мигреневое
когда нет сил писать о чём-то,
всё в голове идёт по кругу:
играет в классики девчонка,
бросая камешки в старуху;
перетекают параллели
за край небесного корыта —
и свиньи плоть сухую ели,
когда была небесность слита;
утроба выла сиротою,
пока мигрень не обленилась
напоминать, что всё живое
по кругу ест сиротский силос.
Ст‘оит ли?
Из написанных раньше
Смысла нет… Раздавленные строчки
под тяжелым взглядом знатока
умирают медленно – и точки
просыпает щедрая рука
женских одиночеств каждый вечер,
где сказать и некому о том…
Может быть, поэзия и лечит,
но хотелось
н а с т о я щ и й дом.
Свет спасается в тумане
Свет во мне уже не освещает
н и ч е г о…
Не видно даже снов.
Зрение не просит о пощаде.
Зрение – родимое пятно
по размерам самолюбованья.
Морок почитается за свет,
что нарочно выбрал дом
в тумане,
лишь бы не могилу
в г о л о в е.
«Ушедший в стихи…»
Ушедший в стихи
не хотел уходить.
Он там и остался навеки.
В придуманном времени,
где впереди
придумана Вечность.
А реки
и рады дерзающим
в прошлое влезть
и дну поклоняться
как Выси.
……
Спокойно пишу.
Улыбаюсь на лесть.
И жду
непридуманных писем…
Дом завершающих смирений
Кого бы мне спросить,
где спят больные люди
без сожалений дня
и без кошмаров тьмы,
и людям хватит сил
принять любое «будет»,
которому и я
внушу здоровый смысл,
что незачем других
расспрашивать о зорях
и незачем закат
за кару принимать, —
и голос гордый тих,
и благостно в позоре,
что шла издалека
в ближайший интернат…
…
А доктор отвечал,
что нет во мне смиренья
и незачем про дом
решетчатый писать.
Там время по ночам
и снам своим не верит,
но требует при том,
чтоб снились по часам.
Апломб
Когда б душа не тратила слова,
быть может, и жила бы настоящим,
а не ища рифмованных поблажек
для азбуки тщедушия, – родства
не знающей с реальными делами.
Всё утекает в лживый перифраз
для имитаций нерождённых нас,
но сыгранных в п о ж и з н е н н о й
рекламе…
Слова из пластика – как мусор на века
Какой ерундой занимаются люди…
И лучше б не быть человеком совсем,
чем каждой записанной в столбик причуде
присваивать имя чудесных поэм.
О смирении наполовину
Вчера нарочно хлеб не доедала.
Пускай засохнет. Утром вспомню, как
обманчив голод мой, – и молодая
душа училась смерти натощак.
Но смерти, где ничто не умирает!
Сухарики достойней пирога,
когда начинка в нём полусырая,
а ты уже – зажравшийся брюзга.
Вот тут тебе сухарики – спасенье:
воспитывать судьбу и аппетит,
который рад голодной перемене
лишь потому, что завтра снова сыт…
Живу себе
Живу себе – где разрешится.
Немножко там, немножко тут.
Стихами заменяю спицы —
они и свяжут, и сплетут.
Срифмуют даже мне прописку,
чтоб где-то числилась и я,
а не пытала по-садистски
слова – за то, что не семья.
Анамнез – на библиотеку.
Библиотеке нужен дом.
Я – раскладушка в человеке,
который мне едва знаком.
Но жизнь пока ещё прощает
моё банкротство на земле, —
все эпикризы помещая
в один просроченный билет.
Долететь
Мама!
Если ты снова захочешь
разбиться,
реинкарнируйся мной.
Вдруг я отважусь вернуться,
но – птицей.
Есть вероятность – живой.
Капелька
Белый стих
Солнышко моё любимое…
Почему же летом холодно?
Почему на каждом дереве
капли завтрашних дождей…
А дождям обратно хочется…
Кто их в будущее выселил?
Кто из солнышка вчерашнего
выпил душу на потом…
К а к моя любовь получится,
если общая затеряна?
если ты на каждом дереве
дату смерти предсказал…
Пожалей хотя бы капельку…