Уставший, испуганный и разочарованный, я следовал вдоль тусклых цепочек газовых фонарей нижнего города и молочного дивосвета пробуждающих бассейнов, мимо церкви Святого Уилфреда и по знакомым улицам, ведущим вверх по склону. Булыжники были мокрыми, на каждом поблескивала искра – отражение красной звезды. Дома чернели во тьме. Вокруг царила тишина. Затем я услышал вопль, и у меня похолодело в груди. Звук был такой, словно когти скребли по поверхности ночи. Из переулка напротив донесся шум, и там появился темный силуэт. В глазах незнакомца отражались те же красные искры, что и на булыжниках, а воздух вокруг него как будто посерел и начал мерцать. Ночь сжалась, пульсируя. В тот момент я был уверен, что сам дьявол решил прогуляться по Кони-Маунду или, по крайней мере, Старина Джек, невероятно постаревший и страдающий, но все-таки живой, явился, чтобы забрать меня. ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ! Расправив свои лохмотья, существо заковыляло в мою сторону. И я сбежал. Я стоял, прислонившись к калитке нашего заднего двора, и все никак не мог отдышаться, когда меня осенило: я мельком увидел Человека-Картошку, только и всего. Это же, в конце концов, его излюбленное время года.

– Ты опоздал.

Моя сестра Бет едва взглянула на меня, когда я плюхнулся на пол перед кухонной плитой. Со стуком поставила на стол засохший ужин, пока я снимал ботинки. Я изучил щербатую тарелку. Ломтик сморщенного бекона. Несколько волокнистых кусочков моретофеля, извечного спасителя бедняков. Даже ломтика хлеба не было.

– Где мама?

– Наверху.

Взгляд Бет пресек дальнейшие вопросы. На ней не было фартука чернильного цвета, который сестра обычно носила в те дни, когда работала в школе. Ковыряясь в еде, я попытался вспомнить, случилось ли этим утром что-нибудь необычное, не считая моей собственной озабоченности тайными планами.

– Можно мне подняться и повидаться с ней?

Бет прикусила губу. Ее широкое розовощекое лицо обрамляли черные, блестящие, небрежно подстриженные волосы.

– Когда закончишь есть.

Вскоре после этого пришел с работы отец и сразу отправился наверх, не потрудившись умыться. Сверху донесся стук его подбитых гвоздями башмаков, потом – скрежет ножек стула по полу. Он что-то спросил, и, возможно, мать тихо ответила.

Огонь в плите шипел и потрескивал. Звуки из соседних домов – гремели кастрюли, открывались и закрывались двери, люди разговаривали – волнами накатывали сквозь тонкие стены. Редхаус казался дальше, чем когда-либо. Отец спустился и покачал головой, увидев засохшую еду, предложенную Бет. Сгорбившись в кресле, закурил сигарету и смотрел на нее, пока на пол не упал червячок из пепла. Теперь над нами было тихо. Незаметно приближался вечер. Я пошел в судомойню вымыть тарелку, затем прокрался вверх по лестнице на цыпочках, страдая от свежих мозолей. Я изо всех сил старался не шуметь, но производил ровно такой же скрип и скрежет, как обычно. Лестничная площадка покачивалась в свете лампы, падавшем из маминой комнаты. Я не хотел входить – я лишь хотел добраться до своей постели на чердаке и покончить с этим днем – и попробовал прошмыгнуть мимо полуоткрытой двери.

– Роберт?

Я замер. Пол снова скрипнул.

– Это ты, Роберт. Входи…

Мама выглядела, в целом, как всегда: она полулежала, опираясь на дополнительную подушку, одетая в свою лучшую ночную рубашку. Ее взгляд метнулся к теням, сгустившимся в углах комнаты, затем снова ко мне.

– Ты выглядишь усталым, Роберт. У тебя на щеке царапина. И от тебя… по-другому пахнет. Где ты был?

Я пожал плечами.

– Да как всегда…

Ее руки лежали поверх одеяла, тонкие и изящные, как птичьи лапки. Правая вцепилась в ткань, медленно сжимая и ослабляя хватку. ШШШ… БУМ! Ритмичные движения прекратились, когда она поняла, что я наблюдаю. У меня волосы встали дыбом.