– Именно поэтому я должна быть там, – твердо сказала Эвелин. – Потому что я не боюсь непонимания. Я жила в этих текстах. Я видела эти горы в снах. Если шанс есть – даже один – я буду настаивать на своей просьбе.

Он долго молчал тогда. А потом кивнул.

– Вы умеете слушать и настаивать на своем. Этого достаточно.

…Теперь, стоя рядом с ним у Зеркала времени, Эвелин улыбнулась и, повернувшись к Вейру, тихо произнесла, словно вспоминая не строки, а дыхание старого свитка:

– Превосходно! – отозвался профессор. – Кому принадлежат эти строки?

– Ван Вэю2, – мягко ответила Эвелин. – Это его стихи… «Зимняя слива». Только он мог бы так точно выразить поэзию этого праздника.

Вейр кивнул, и на его лице мелькнула почти незаметная улыбка. Он чувствовал: они действительно идут не только сквозь время, но и навстречу тому, что когда-то называлось вдохновением.

– Итак, уходим в Тан? – уточнила Эвелин.

– В Чанъань. Весна. Праздник цветущих слив. 742 год нашей эры.

Он прикоснулся к поверхности устройства. В ней отразился его силуэт – но будто на долю секунды сдвинутый, как в другом свете.

Свет в лаборатории начал дрожать. Не мерцать – а именно дрожать, словно волны пространства начали расходиться от центра, как рябь по воде. Воздух сгустился. Пространство потянулось – и свернулось.

Шум ветра. Дальний запах сандала, смешанный с горьковатой свежестью сосновой хвои и дыма. Воздух стал влажным и мягким, как ткань, покрытая росой. Легкая дрожь прошла по коже. Эвелин открыла глаза первой. Она лежала в высокой траве, среди ветвей и тишины. Сквозь игольчатые кроны сосен пробивалась луна – круглая, неестественно ясная, будто вырезанная из серебра..

– Мы… здесь?

Вейр сел, медленно оглядываясь вокруг. Их окружал сосновый лес. Стволы деревьев уходили ввысь, словно колонны храма, и казались почти одинаковыми. Над ними шумел ветер – ровно и протяжно, как музыка флейты, звучащая в пустом зале.

– Ну да, это не лаборатория, – проворчал он. – И не XXI век.

Они поднялись. Трава под ногами была свежа и прохладна от росы. Между деревьями проходила тропа, выложенная камнями, покрытыми мягким мхом. Вдали слышался еле уловимый звук текущей воды.

– Похоже на сад, – прошептала Эвелин. – Или храмовый склон…

– Что-то говорит мне, – отозвался Вейр, – что мы не одни.

Они пошли по тропе, и вскоре впереди показалась беседка из темного дерева, почти сливающаяся с деревьями. Внутри беседки, на низкой деревянной скамье, укрытой плетеной циновкой и уставленной мягкими шелковыми подушками, сидел человек в просторных одеждах. Его лицо было спокойно, глаза закрыты. Он не спал – он слушал едва слышный шепот ветра в сосновых ветвях.

Профессор Вейр застыл, не решаясь заговорить первым. Незнакомец открыл глаза – медленно, будто пробуждаясь от долгого сна – и повернул голову в их сторону. Затем поднялся со скамьи с непринужденной грацией человека, привыкшего к созерцанию. Его голос прозвучал тихо, но со странной уверенностью:

– Вас сюда не вела тропа. Ни одна из тех, что я знаю. Вы пришли издалека, но не из гор. Не с побережья. Не из других провинций. Ваши глаза – как зеркало, в котором отражается что-то, что еще не случилось.

Вейр перевел взгляд на Эвелин. Та ответила едва уловимым кивком, в котором профессор прочел одобрение и обещание поддержки. Он сделал шаг вперед и проговорил с легким волнением:

– Мы пришли не по дороге. Мы пришли – из времени. Из одного из его будущих берегов.