Разбудил грохот в коридоре. Таня вскочила. Сердце билось в горле. Спросонья пыталась понять, куда бежать, где спрятаться. В носу появился какой-то странный запах, похожий на больничный, вперемешку с тем, что бывает на улице после дождя. И слабость в руках и ногах. Таня не могла сдвинуться с места – её как приклеили к дивану.

И тут она различила голоса. Мамин и папин. Опять пьяные и шумные. Но это были они, её родители. Таня расплакалась – от радости и облегчения. Она не пошла к ним навстречу. Ей было вполне достаточно того, что они дома: любые, хоть какие. Она не одна.

Снова легла. Не успевшее остыть нагретое место приняло девочку в своё тепло, укутало, убаюкало. Привычная ругань за стенкой звучала сказкой на ночь. Таня с облегчением вздохнула, обняла Щелкунчика с Лялечкой и закрыла глаза.

Ленка сдержала слово, и без двадцати восемь они с Викой подошли к дому. Вика боялась: она не хотела встречаться с матерью и смотреть ей в глаза. И хотя считала, что у неё вчера был законный повод напиться, не думала, что мама считает так же. Хотя она, конечно, попробует всё объяснить.

Анна Васильевна стояла возле дверей и прислушивалась к любому движению в подъезде. Услышала звук остановившегося на их этаже лифта и припала к глазку. Это были они. Приоткрыла входную дверь и отступила назад. Возле самой квартиры шаги на время затихли, как будто там размышляли, стоит ли входить. Затем дверь робко приоткрылась, Вика боком вошла в квартиру и опустила голову. Ленка не проходила, издалека поздоровалась с Анной Васильевной и пошла обратно к лифту.

– Ну, что скажешь? – У матери было заплаканное лицо, в голосе чувствовалась угроза.

– Мам, ну ты же уже всё знаешь… – Вика неловко топталась, снимая ботинки и не глядя на мать.

– Я просто хочу понять, как в тебе это всё совмещается… Танцевать Машу, репетировать Жизель – и пить водку. Не понимаю… – Она взялась за голову и прошла на кухню, уверенная в том, что дочь проследует за ней.

На кухне Вика присела на краешек табуретки, сцепила руки в замок и положила их на колени.

– А что в этом такого-то? Ну, выпила. Подумаешь. Все пьют.

– Нет, не все, не надо. А уж артисты балета – и подавно.

– Мам, я понимаю, что должна была предупредить тебя. Но я сама не ожидала, что так получится. Я выпила-то всего ничего. Видимо, от сильного расстройства так опьянела и уснула. Прости, пожалуйста.

Мать отвернулась к окну, какое-то время помолчала и тихо произнесла:

– Я тебе рассказывала о своём отце? Он всю жизнь – мою жизнь, сколько я его знала, – пил и бил мать. Страшно пил и страшно бил. Я его ненавидела. И я очень боюсь, что ты окажешься в него. – Она пошла одеваться на работу.

– Мам! – Вика отправилась следом за ней в комнату, подошла сзади и уткнулась лбом в спину матери. – Ну, прости, а? Давай вечером поговорим? Сейчас нам обеим пора идти. Но вечером мы же можем поговорить?

– Поговорить-то мы можем. – Анна Васильевна развернулась к дочери и тронула её за плечо: – Только есть ли смысл?

Она подошла к трельяжу, поправила причёску, провела пальцами под глазами, стирая слегка размазавшуюся тушь. Открыла флакончик «Тайны рижанки», привычным движением дважды перевернула его на зажимавший горлышко палец и нанесла духи за уши. Сейчас эти привычные движения, которые Вика видела сотни раз, действовали как-то успокаивающе. Как будто ничего не произошло, всё как прежде, мама собирается на работу, сейчас поцелует Вику в лоб, улыбнётся и выскочит в коридор обуваться. Но мама не поцеловала и не улыбнулась. Молча вышла из комнаты и так же молча – из квартиры. Вика осталась стоять.