Мама же верила в кое-что другое: высшее образование. Она хотела, чтобы я ещё раз попробовал его получить. Я согласился с условием, что поеду поступать в Москву. Думалось, что в этом городе спрятана моя единственная надежда узнать, как в действительности устроена страна Россия в частности и мир в целом, узнать, как может произойти война, о которой никто в целой стране не знает, кроме тех, кто в ней участвовал. В Москве был Кремль, в нём президент Вдалимир Паутин, а в Росдуме – правившая страной партия «Серьёзная Россия». Мне всегда казалось забавным, что политические лидеры разных стран единогласно бравируют именно серьёзностью: у нас вот «Серьёзная Россия», а страну Америку и вовсе официально зовут «Нешуточные Штаты Америки» (The Unjokeable States of America). Видимо, серьёзность – это то, что действительно ценит «послушный им народ». Часто мне вспоминался и полковник Кузьменко, от серьёзности которого на лету умирали иволги, пусть Земля не пошутит с его прахом. Я понял: любую серьёзность необходимо почитать за политический акт. И со всей серьёзностью намерений я готов был подать документы в столичные вузы, когда мне явился тот сон.

Сосновый лес, по всей очевидности, волшебный. Я иду, мне хорошо и легко, и птицы и звери – мои друзья. Вдруг сверху начинают падать большие чёрные бомбы. Когда они достигают земли и разрываются, из них разлетаются густые радужные брызги – я вижу их тут и там над верхушками сосен. Бомб всё больше, и взрывы уже совсем рядом со мной, но я не боюсь их. Мне хочется взорваться. Наконец одна из бомб разрывает меня в клочки. Тогда я оказываюсь на небесах, и меня встречают контрабасы Шестаков и Коновалов – в длинных белых хитонах и с лирами. Они ведут меня через облачное пространство на встречу с кем-то важным, серьёзным, и этот кто-то оказывается Кулак. Он тоже в белом хитоне, только лиры у него нет, голова его осияна нимбом, из-под хитона у него выглядывают стальные роботические ноги, а в горловине виднеется чёрно-белая тельняшка. За спиной Кулака – шесть крыльев, и они такие же роботические, как ноги, широкие, стальные, да на каждом закреплено по блестящему пулемёту схемы Гатлинга.

– Маэстро! – восклицает Кулак, зажигая сигару. – Вот и ты с нами.

– С вами, – говорю, – это да. Только вы тут как оказались, товарищ сержант? Вы же не мёртвый.

– Мертвее некуда, – отвечает Кулак, – вчера только откинулся. Я как из армии вернулся, моя девушка увидела, каким я стал, и сразу меня бросила. А когда я рассказал отцу, как ноги потерял, тебя, затупка, спасая, так он от меня отрёкся. Умом, говорит, понимаю, что не твоя вина, а сердцем простить не могу. Пришлось мне от родителей уехать, снять комнату на окраине. А я без ног. Пенсии едва на комнату хватало, а очередную получку у меня гопники отобрали прямо возле почты. Отмантулили меня по всей программе, не посмотрели, что инвалид. И тогда, Маэстро, так я возненавидел жизнь, что пошёл и в речке утопился. А тут, на небе, меня уважают: боевым архангелом сделали. Уже что-то, а?

– Простите меня, товарищ сержант, – говорю я.

– За что ж мне тебя прощать?

– Что вы из-за меня ног лишились.

– Эх, Маэстро ты, Маэстро, – вздыхает дымом Кулак. – Слушай-ка сюда. Поезжай в Святой город. Да сделай там столько, насколько хватит сил. И ещё немного. Тогда прощу.

– Чего сделать-то? – не понимаю я.

– На месте поймёшь.

– Всё сделаю, как скажете, товарищ сержант. А как мне в Святой город попасть? Где его искать-то?

– Двери, – говорит Кулак, – всё время открываются. Ты в пиздатые входи, а в хуёвые не входи. Эх, если бы я только знал раньше!.. – последнюю фразу Кулак произносит с видимым сожалением, быстро, впрочем, уходящим. – А теперь я сделаю то, о чём мечтал с тех пор, как отдал тебе свои ноги.