– В смысле нет? – спросил Кулак.

– Я поднялся на холм. Татарина на холме нет.

– Сука, – Кулак сплюнул. – К монголам ушёл. Ебучие татаро-монголы!

Пан спрыгнул с БМП и подошёл к нам.

– В новостях вообще ничего, – сказал он Кулаку. – Ни слова про войну.

– Рано ещё, – ответил тот. – Пока дойдёт до Москвы, пока всё проверят. Тогда и объявят по всем каналам.

– Маэстро, – спросил Толстый, – зачем Татарина проебал?

– Отъебись нахуй, – сказал я, – без тебя тошно.

– Что делать-то будем, товарищ сержант? – спросил Крошко.

– Возвращаться в часть, – ответил Кулак.

– Как? Мы же дезертиры.

– Никакие мы не дезертиры, олень ебáный! – вспылил Кулак. – Вернёмся, расскажем как было, всё уладим.

– А я бы не возвращался, – сказал Толстый. – Даже если нас примут обратно, нам пизда. Мы же на передовой, мы пушечное мясо.

Толстый понимал, что стоит нам вернуться в часть, как вскроется, что это он назвал Пана с Кулаком дезертирами, тогда ему несдобровать.

– Ебало завали, – сказал Кулак. – Прорвёмся.

Кулак был последним героем боевика. Казалось, он способен в одиночку уничтожить роту монголов, если понадобится. Война наполняла его изнутри. Древняя, как жизнь, она проникала в каждого из нас, но если в других встречала иммунитет, то в Кулаке приживалась как родная, без препятствий. Она была приятна ему настолько, что его самого пугало это чувство собственной уместности в происходящем. Конечно же, он скрывал от нас этот испуг. Мы не должны были узнать, что он боится хоть чего-нибудь в целой вселенной.

– А что, – сказал Пан, – может, станем партизанами?

Кулак посмотрел на него как на идиота.

– Какими, нахуй, партизанами? У нас три сухпайка и два рожка патронов на всех. Потом что?

– Еду в лесу найдём. Оружие заберём у врага.

– Ну допустим. Дальше что? Когда война законч…

За рощицей что-то прилетело сверху и рвануло так, что я почувствовал взрыв грудью. Потом ещё – тише. Потом опять громче.

– Блядь! – закричал Кулак. – Это ВКС! Все в машину!

Мы бросились в БМП. Кулак сел за штурвал.

– Что за ВКС? – спросил Толстый.

– Воздушно-космические силы, – ответил Кулак, разворачивая машину.

Взрывы не прекращались. Кулак повёл БМП назад, подальше от них.

– Чего?! – воскликнул Толстый. – Из космоса что ль ебашат?

– Хуярят высокоточным оружием! – осклабился Пан. – А ты думал, у нас только ржавые танки и бэхи есть?

– Ну да!

– Нихуя! – обрадовался Крошко. – Так мы живенько разъебём ебучих монголов! А зачем тогда вообще пехота? Пускай космические их уничтожат, и всё.

– Затем, что… – сказал Кулак, и землю перед нами разорвало.

Мы кричали, не слыша друг друга. Машину бросило вверх и вбок, она поскользила на правом борту куда-то вниз по мягкому песчаному грунту. Неведомая сила удержала машину целой – возможно, это был Кулак, вцепившийся в штурвал. Было похоже, что он сдерживает себя, чтобы не выдрать этот штурвал с мясом. В конце концов бэха шлёпнулась назад на гусеницы. Мы мчались с какого-то косогора. По мере возвращения слуха я стал улавливать, как скрипит и лязгает машина и трещат молодые деревца и кусты. В конце концов мы сбавили скорость и увязли.

– Охуеть! – кричал Толстый, лупя себя по ушам. – Охуеть!

Крошко просто сидел с выпученными глазами. У Пана были такие же, хотя теперь, когда мы остановились, ему и удалось выдавить обычную приторную улыбку.

Бэха натужно крякнула и заглохла.

– Приехали, – сказал Кулак.

Мы выбрались наружу. Взрывов больше не было слышно. Мы пошли наверх по проделанной машиной рытвине. Когда мы вышли из низины, то оказались на краю ещё дымящего кратера размером с солидный плавательный бассейн.

– Так зачем нужна пехота, товарищ сержант? – спросил Крошко.