– Ебучее монгольское начальство пожаловало, – шепнул Кулак, раздувая ноздри. – Пехота заняла населённый пункт, доложила, что всё путём, теперь можно и полковника сюда командировать. Взвод! Добавляю ещё задачу – кто сумеет убить монгольского полковника, будет представлен к награде.

– Ага, заебись, – мы закивали.

Если днём у нас оставались силы иронизировать, то в ночной тьме, в непосредственной близи от врага, секунда за секундой приближаясь к нападению, мы едва не слепли от страха. От нас почти ничего не осталось, мы просто подчинялись Кулаку, потому что он был единственным, кто мог нас вытащить. Он говорил на языке войны, понимал её, был подключён к ней, а через него подключались и мы, и дух войны проникал в нас, парадоксально успокаивая, суля безопасность: «Дерись и, может быть, останешься жив. Сдай назад – и ты совершенно точно мертвец». Мы превращались в малоопытные, но глубоко мотивированные выжить машины смерти, мы просто кивали: «Да, мы омоем долину кровью», «Взять деревню впятером? Легко», «Захуярить полковника? Почему бы и нет!..»

У меня скрутило живот, и я начал блевать.

– Тише блюй, Маэстро, – с омерзением сказал Крошко. – Пиздец, только зря паёк на тебя перевели.

– Ну съешь, если не хватило, – я кивнул на свою блевотину.

– Слышь, ты у меня сам её съешь!..

– Оба завалили ебальники, долбоёбы ебáные! – зашипел Пан. – Пизда вам, если мы выживем, прям отвечаю!

Пана мы уже не боялись, и его это беспокоило, он старался реабилитировать статус.

Кулак смотрел в бинокль, как эскорт въезжает в деревню, и курил, зажигая сигарету о сигарету. Минут через десять он сказал:

– Полковник и ещё два офицера в двухэтажном белом доме. Это администрация или дом местного головы, скорее всего. На улицах военных немного, все расквартированы по хозяйствам. Нападения с тыла они не ждут. В час ночи выдвигаемся, ищем точку входа – хату с краю. С забором пониже, без собак, без решёток на окнах. Бесшумно, сука, прямо с отрицательной громкостью, освобождаем хозяйство и оттуда начинаем прокладывать дорогу к белому дому.

– Ебать, – сказал Крошко. – Это же мы как триста спартанцев, да, товарищ сержант?

Кулак внимательно посмотрел на Крошко, чуть заметно покачал головой и сказал то, чего я никак не ожидал услышать:

– Лишь бы не как «Цельнометаллическая оболочка», блядь.

Я лежал в кустах и думал, зачем всё-таки мама родила меня сюда. Она меня очень хотела родить, от одного конкретного мужчины. Она пришла к нему в особую ночь, они меня зачали, отдавая себе отчёт, что не будут воспитывать меня вместе. Она знала, что будет растить меня одна. Что-то в нём было особенное, что она хотела продолжить любой ценой, посредством меня. Значит, чем-то и я был особенен. Но чем? В чём заключалось предназначение этой особенности? В том, чтобы я участвовал в спецоперации в бурятской деревеньке? Нет, этого не может быть. Что-то пошло не по плану. Но зачем ещё я мог быть нужен, я не понимал.

– Взвод! – скомандовал Кулак. – Спецоперация «Тихоходка» начинается через десять минут. Маэстро! Иди за Толстым, веди его сюда. Остальным собираться.

Я пошёл за Толстым и нашёл его спящим в кустах. Я пнул его в голень.

– Толстый!

– М? – не открывая глаз, мыкнул он.

– Вставай, спецоперация начинается.

– Какая, нахуй, спецоперация?..

– Вставай, олень ебáный, сука! – я пнул его ещё раз и ещё.

Он стал пинаться в ответ. Я схватил его за грудки и потряс, так что он наконец разлепился.

– Руки оборви, – бросил Толстый обиженно, толкнул меня и сел на земле.

– Сколько времени? – спросил он.

– Время убивать, – сказал я, бросил ему в пузо рожок с его шестью патронами и пошёл вниз по склону.