Я выворачивал немного на восток, чтобы оказаться ровно посередине между российскими и монгольскими войсками. Когда мы оказались в зоне поражения монголов, те начали по нам бить тоже. По частоте попаданий в корпус БМП слева и справа я выдерживал баланс на пути к выходу из ловушки. Мы преодолели очередной холм, за которым оказалась внезапная низина – почти обрыв. Стало ясно, что машина разобьётся. Никто не кричал. Особенно Татарин. Мы просто летели навстречу судьбе, понимая, что это единственный путь.

Почему-то мы не разбились и даже не сломали позвоночники при ударе о землю. Мне удалось снова взять контроль над управлением, я повёл машину напролом через рощицу совсем молодых берёзок. Они покорно ложились под гусеницы, почти не замедляя наш ход. Шум залпов стих – боевые действия остались наверху, огонь ни одной из сторон не добивал в низину.

Сложив путь через рощицу, мы оказались на широком песчано-глиняном плато, за которым виднелся лес, но уже не такой, через который можно проехать на БМП. За ним – опять холмы и сопки.

– Рули к лесу, Маэстро, – сказал Кулак. – Там поговорим.

Даже сквозь рёв двигателя было слышно, как сглотнул Толстый.

Преодолев редколесье, я остановил машину. Мы вылезли на солнцепёк. Пряно дурманили незнакомые вешние травы и цветы.

– Татарин, – скомандовал Кулак, – беги на вон тот холм, секи фишку. Если увидишь, что кто-то движется в нашу сторону, неважно, наши или монголы, беги назад, докладывай.

Татарин побежал на холм. Пан и Кулак подозвали нас с Крошко и Толстым.

– Рассказывайте, что это было.

Мы с Крошко молча посмотрели на Толстого. Говорить должен был он. Толстый пролепетал:

– Ротный подумал, что вы дезертиры. Послал нас вдогонку.

– Почему он так подумал? – спросил Пан.

– И почему вы его не разубедили? – добавил Кулак.

– Не знаю, почему, – мазался Толстый, – на нервах, видать. А я и сам не понял, что происходит. Слишком быстро всё случилось, действовал на автомате.

– Маэстро, Крошко, что скажете? – спросил Кулак.

Крошко сказал:

– Шакалы налетели, орут «По машинам!», а мы что сделаем?

Я только сочувственно двинул плечами.

– А стреляли по нам зачем? – обиженно бросил Пан.

Мы промолчали.

– Кто стрелял? – спросил Кулак.

Толстому было некуда отступать.

– Я стрелял, – сказал он.

– Ну так ты долбоёб или чё? Нахуя ты по нам стрелял?! – Кулак закипал.

– Я думал, это ученья.

Пан прорубил Толстому в фанеру, тот отшатнулся и чуть не упал.

– А вы почему не остановили? – спросил Кулак нас с Крошко.

– Я машину вёл, – сказал я.

– А я пытался, – сказал Крошко. – Так он меня ногами отпинывал. Если бы не я, он бы, может, по вам ещё и попал. Считайте, я вас спас.

– Чего? – подал голос Толстый. – Где я тебя отпинывал? Вы чего всех собак на меня веш…

Пан прорубил Толстому ещё раз – под дых, а потом берцем по ногам, от этого он упал.

– Сейчас обедаем, – сказал Кулак, – потом решаем, что делать. Маэстро, ешь быстро, сменяешь Татарина.

Мы достали сухпайки. Толстый поднялся и тоже хотел вскрыть сухпай, но Кулак остановил его.

– Ты сегодня без обеда.

Толстый обомлел. В армии не наказывают едой. Побои и унижения – сколько угодно, но не еда.

– Да пусть похавает, – сказал Пан. – Неизвестно, что дальше будет, нам могут потребоваться все силы.

Кулак смерил взглядом Толстого, разрывая упаковку галет, и сказал:

– Ладно, пусть похавает.

Я закончил есть и пошёл сменять Татарина на холме. Его там не было.

Я вернулся в лагерь. Пан лежал на корпусе БМП, глядя в экран мобильного. Кулак сидел на пеньке и дымил сигаретой. Крошко и Толстый сидели рядом с ним на кортах и тоже курили.

– Татарина нет, – сказал я.