Одного купца пешцы, нагнав, стали вытряхивать из богатой шубы. Тот, сумасшедше, слепо выкатил очи, обледенелые волосы от ужаса торчали дыбом. Его обшаривали, наживую срывали перстни. Окутанный паром вражьего дыхания, купец слышал хруст своих пальцев, будто не чувствуя боли, шептал: «Оставьте, дайте помереть… Потом все возьмете, потом… Дайте помолиться». Глаза застывали …

Чаща березовая поредела, впереди показался край леса. Люди высыпали на простор и с радостью увидели впереди серый мартовский лед широкой реки. Крестоносцы своей тяжестью не должны сунуться на зыбкую гладь. Но надежды на спасение рухнули, когда первый мужик, ступив с берега, тотчас провалился по пояс в полынью. Люди обернулись назад: «Вдруг отстали?..»

Из-за берез, с копьём наперевес, показался крестоносец и прибавил ходу. Народ застонал от изнеможения: «Когда же уйдут-то, Боже ж ты мой?» И вдруг кто-то закричал: «Гляньте, вон у берега струг стоит!»

Как в сказке – заснеженный, скованный тонким льдом, недалече стоял, небольшой корабль. Люди, топоча, ринулись вдоль берега к нему. Из-за борта высунулся удивлённый мужик, протирая заспанные глаза: «Эй, народ, откудова?» «Давай лестницу, балда!» – заорали ему.

* * *

«Всё, что от любви и от радости – всё от Бога», – любил говаривать новгородский купец Иван Данилович. То же самое он сказал, когда к нему впервые пришла мысль построить корабль. «Шутка ли – корабль!» – говорил он своим работным и домашним, сидя за столом с мёдом. «Все на телегах вонючих товар волокут, а мы – на корабле боярами выплываем!» – при этих словах он разводил руками, показывая будущее обилие. Вот так незатейливо и убедил купец всех своих, да и себя самого, строить корабль.

Для этого, ещё в мае прошлого года, он уехал в глухие места, в сторону от хожих троп, и разбил становище на берегу реки.

Работали лихо. Иван Данилович зычно смеялся, слушая своё эхо, нюхал стружки, осыпал ими бороду, сам скоблил доски и всё приговаривал: «Вот братья Митяи, сопернички мои, сейчас головы чешут, куда, мол, Иван Данилыч запропастился? А я им – корабль, накось-выкуси! Вот торговля-то пойдёт – весь свет повидаем, к Ивану3*  молиться будем ходить!»

Но, когда корабль был почти готов, пришла весть из Новгорода об ухудшении торговых дел. Иван Данилович срочно отбыл, а сторожить-зимовать, в рядом вырытой землянке, оставил новгородского мазурника4*  Тимку, тот скрывался от «служивых людей». «Посижу. А может простят?» – говорил он Данилычу, когда оставался один. Хозяин махнул рукой и уехал, оглядываясь с тоской на своё детище…

* * *

«Господь с вами, люди добрые, куда …куда… Меня же Данилыч убьёт!» – причитал Тимка, глядя как народ, пихаясь, прет на корабль. Но, увидав крестоносцев, стал помогать неуклюжим. «Вот так… скорее, браточки, сейчас… давай, давай!»

Старуху, последнею перевалившую через борт, враги едва не попали из ручного арбалета. Рыцари, осадив коней у самого края берега, сыпали стрелами. Курки щелкали. Короткие железные оперенья жужжали в воздухе, рябили разноцветно над головами, наконечники отскакивали от ледяных бортов, лохматили дерево на краях досок. Послышались и более мощные, глухие удары… Это подтянулись настоящие самострельщики. Люди сидевший у самого борта стали вздрагивать, мальчишки и вовсе зажмурили глаза.

У пехотных стрелы грубые грязные, древки толстые, хвосты длинные лебяжьи. Били так, казалось, насквозь прошибут. Струг трясся до мачты. Наконец прекратили, поняв – твердь не раздробить. Дед, осмелев, выглянул и едва успел обратно присесть. Стрела сбила шапку, больно тронула по волосам, и ушла к другому берегу, прошелестев о ветки. Тогда он стал прислушаться. Враги меж собой ругались, словно лаяли – быстро, непонятно.