Этот летний день субботы – мой закат. Моё подлинное ощущение любви к вам и к загадке под названием «жизнь», которую каждый проходит по-своему, но с одинаковым трепетом воссоединения в конце.

Боль. Страдания. Ссохшееся темя.

Одни слова. Люди – время.

Чувства. Любовь. Уязвимая похоть.

Только тела. Природа – семя.

Идеи. Творчество. Искусство созидать.

Сплошные жертвы. Сознанье зверя.

Рождение. Смерть. Случайное проявление.

Кругом зеркала. Я – местоимение.

Между Алтайским краем и Шемонаихой. Среди лишь протоптанных дорог без асфальта. Лишённое каких-либо инфраструктур. Спрятанное от посторонних глаз под кронами столетних лиственниц, сосен и дубов, расположилось небольшое поселение буддистских монахов ответвления shunyata, поколения chap-a-aeva, чьё учение складывалось из принятия идеи о формировании пространства не как самостоятельного факта, но пустоты, что вмещает в себя представление мира каждого живущего, объединяя детали в усреднённую форму. Причём само воздействие зависело от банальных числовых пропорций. К примеру, чем больше людей верило в добро, тем больше генерировалось в безграничном ничего соответствующих флюид.

Основной головной болью монахов была устоявшаяся идея человечества о Земле как планете в космическом пространстве, где на сто восемнадцатом километре пролегала граница, отделяющая всё когда-либо существующее от райских садов безвременья. Разумеется, такой иллюзорный барьер можно было сломать, но в общину, состоящую из пятидесяти человек (десяти монахов и сорока послушников разных возрастов), не хватало около пяти миллиардов приверженцев, то есть половины населения.

Благодаря малочисленности каждая единица особо чувствовала свою важность, являясь вешкой на пути к истине. И хотя редкие люди, попадающие в такое уединённое место проездом (в том числе несколько водителей, возивших раз в месяц продовольствие по договору), считали, что перед ними никто иные, как сектанты, на деле ошибались из-за нежелания познакомиться поближе с внутренним устройством шуньятов.

В отличие от незаконных «кружков», где главные пиявки занимались вредительским поборничеством несчастных в обмен на энные суммы и квартиры, монахи ни у кого ничего не требовали. Напротив, попадая в скромные стены их жилища, люди могли получить еду и кров абсолютно бесплатно на необходимое для них время. Единственное правило для гостей, а также новых членов группы состояло в соблюдении уважительного отношения ко всему сущему. Если, к примеру, редкий бродяга, получивший блага братства, вдруг пытался вербально осквернить мировоззрение филантропов, то его вежливо просили немедленно прекратить. Особо наглых, пытавшихся и после предупреждений продолжать гнуть свою линию, по итогу выгоняли силой, под справедливый пинок желая от искреннего сердца счастливой дороги.

У читателя может возникнуть вопрос: откуда же тогда община брала деньги на вполне себе безбедное существование? Хотелось бы, пустившись в романтизм, сказать, что простые неравнодушные граждане финансово оберегали монахов, которые каждый день только и занимались формированием нашей с вами реальности, поддерживая здоровую повестку; или, заглянув в трансцендентальность, поделиться секретом, что единственно только сила мыслей помогала платить чудным самаритянам за электричество в доме, ежемесячную доставку еды и прочие совсем не мелочи. Но правда была куда менее впечатляющей и заключалась в фонде вишнуитов, спонсирующих своих меньших братьев. И хотя вишнуизм расходился в концепции вероисповедания, предпочитая перекладывать ответственность на Вишну как высшую реальность, шуньяты, будучи менее разрушающей силой, чем прочие представители, смогли снискать симпатию, закрепившись среди дхармических религий.