Самому буддистскому ответвлению не было и трёх лет, а возглавлял его человек смешанных кровей, благополучно перешагнувший за четвёртый десяток лет. Будучи метисом, главный монах имел эклектичную внешность, где черты русского папы и мамы-индуски породили дитя, больше похожее на грека. Высокого роста, с крепкой худобой и увесистым носом, мужчина мог иметь большой спрос среди дам. Вполне вероятно, что так и было в его молодости, пока человек этот не подался в религию, променяв быстрые эндорфины на служение высшей цели. Звали же монаха Всеслав. И хотя у шуньятов не было в приоритете обращаться к сородичам по имени (использовались только местоимения либо уклончивые конструкции), но вот верховному Всеславу, в обход правилам, дали кличку Ахахах, как бы иронизируя над мужчиной, который никогда не смеялся и даже не улыбался. Об этом интересном феномене и будет наш рассказ, в конце которого раскроется истинное лицо такого до боли странного господина.

Каждое утро монах Ахахах собирал учеников в главном зале на голодный желудок, чтобы те, ещё мучимые осадками сна, направили мысли свои в непринуждённое русло благодати. В этот важный час четыре десятка послушников сидели на полу со скрещенными ногами и закрытыми глазами, сосредотачивая нутро на белом луче умиротворения и счастья, которое должно было буквально светиться через кожу. Казалось, словно само солнце восходило лишь оттого, что хотело улыбнуться благодарным шуньятам, что не забывали сказать своё «спасибо» космическому светилу.

Интересное зрелище для постороннего наблюдателя начиналось примерно через двадцать минут, когда раскрывшаяся душа каждого из послушников одновременно выпускала заряженную энергию и в то же время впускала в себя отраженные лучи так по-разному действующей на них милости. Одни просто улыбались, другие заливались смехом, а некоторые и вовсе обмякали на полу, растворяясь в глубоком медитативном сне.

Всеслав и ещё девять монахов не были исключением. Каждый из них погружался в состояние обмена информацией с пустотой, только принимая такое действо более сдержанно. Белимир качал головой под свой протяжный «ом-м-м-м». У Есения из гортани начинали вырываться звуки, схожие с мурлыканьем кота. Радим что-то бубнил себе под нос, а остальные шесть монахов двигались подобно метроному, где шея их выполняла роль маятника, а голова походила на увесистый грузик. Один лишь Ахахах был непоколебим. Тело его, находясь в стереотипной асане, ассоциировалось с молодым, только что выросшим деревом. Руки брали роль упругих веток, а лицо… Лицо главного монаха ни при каких обстоятельствах не выражало эмоций.

Внимательный зритель может возмутиться, заметив декоративную, казалось бы, неискренность хамбо-ламы, после поспешных выводов обозвав его притворщиком, а того ещё и хуже: мошенником. Но готовы вас заверить, Всеслав был одним из самых искренних людей даже среди своей общины, и что должность свою он получил вполне заслуженно. Дабы нагляднее подчеркнуть всю серьёзность непоколебимости монаха, достаточно рассказать один коротенький случай.

Однажды, не в самый знойный день лета, ещё «зелёный» послушник Могута, дабы скрасить освободившийся час, кидал осетров (метательные ножи) в дуб рядом с лесом. Учитывая территориальное расположение и естественную дикость, даже края рощ были наполнены густыми растениями, в которых можно было запросто спрятаться от самого зрячего и озлобленного недруга.

Юноша, увлечённый своей тайной забавой, не заметил вышедшего из-за описанного выше дуба Всеслава, и, как можно уже догадаться, судьба сыграла злую шутку с тем, кто проявил к ней неосторожность. Брошенный Могутой осётр взял курс куда ниже и левее, нежели дерево, очень удачно воткнувшись в гребенчатую мышцу старшего монаха.