– О, нет, приятель, ты еще как за-кончил, – худое поросячье лицо ухмыльнулось, когда Алан увидел едва заметное на черном цвете мокрое пятно.

Один из амбалов освободил мне руки, а второй впился в плечо и вывел прочь, оставляя за спиной глаза доктора, полные ужаса и растерянности.

Алан.

Я лежал, прикрыв веки, в полумраке в своей спальне и рассматривал переливающийся свет уличного фонаря высотой с этаж. Ветки деревьев махали перед яркой лампочкой, меняя витиеватый рисунок на моем одеяле.

Аспен – проклятый город, где уровень преступности пропорционален количеству моих пациентов, сейчас спал, как все душевнобольные его жители, и стеклянная, просто немая тишина заставляла меня громко вздыхать и сдавливала грудную клетку металлическим кольцом. Я чувствовал вину перед этой девушкой, но почему я еще не осознавал. И еще… я безумно хотел быть с ней рядом.

– Что это было со мной? Сумасшествие же не заразно… – произнес я одними губами и не понял, спросил ли я последнюю фразу или сделал утверждение.

Впервые в своей практике я был в замешательстве. Эмили Престон каждый раз затуманивала мой холодный рассудок, и он замерзал, покрывался инеем, а иногда тонкой ледяной коркой. И сегодня я понял, что толщина льда в моем разуме скоро станет сквозной через все мои внутренности, острыми кольями протыкая все на своем пути.

Окно было приоткрыто, потому что, несмотря на изморозь в голове, тело то и дело обдавало жаром, приятным и обжигающим, и даже болезненным. За легкой светло-голубой шторой едва различался худой белокурый силуэт, и я слишком резко поднялся на локтях. Она тут же исчезла, а я проклял себя, как это делала мама.

Я рос в очень набожной семье, где не признавали точные науки. Моя мать умерла, отказавшись от лечения, уповая на волю Божью и его же неисповедимые пути. И я не хотел, чтобы это произошло со мной вновь. Я с содроганием представлял Эмили, умирающую, холодеющую с каждым взмахом ее потрясающих ресниц. Жизнь уходила из ее прекрасных глаз в моем видении, и мое тело осыпало мелкой дрожью. Я хотел помочь ей ценою всего… и все же я спугнул грустного призрака, желанную таинственную гостью.

Желанную…

Последняя мысль меня испугала, и я понял, что влюбился в свою пациентку.

**********************************

Эмили.

Единственное окно в моей одиночной камере прибито к двери. Оно предназначено для передачи протухших объедков, которые местные офицеры называют пищей. Тусклый, едва видный свет от мерцающей лампочки постепенно сводит с ума, а стоны и сумасшедшие смешки от моих соседей не дают мне хоть немного поспать на деревянной парящей скамейке.

Чтобы вы понимали о запахе, который царил в угодьях для самых отъявленных преступников, для отбросов среди даже убийц, я поясню… тот корпус, куда меня поместили состоял сплошь из карцеров с тонкой щелочкой света и толикой кислорода. В кабинах для заключенных не было не только освещения и вентиляции, но и туалетов. А еще каждая хренова мокрая стена смердела кровью самых страшных грешников этого мира, ибо они загибали в обратную сторону свои ногти о них, пытаясь выцарапать хоть малейший шаг прочь из этого ледяного котла.

А, может, они просто пытались заглушить невыносимую вонь, что постепенно разъедала глаза?

В таком месте ты даже не можешь сосредоточиться на своем безумии, ты медленно умираешь еще до исполнения приговора, да даже до суда. Вот, что такое тюрьма «Ледяной шепот», куда меня заключили еще до доказательства моей вины. Это место, где подсудимые вскрывают себе вены зубами и разбивают головы о каменные стены.