На плите парил в носок, мелко подергиваясь крышкой, только что вскипевший чайник. Присев к столу на табурет, Осип всего лишь холодно кивнул головой приветственно Елене, и обернувшись к матери, сказал:

– Мама, шипко тороплюсь, линула бы ты мне поскорее чайку горяченького.

Произнесенные Осипом слова обращения к матери, нестерпимо больно стегнули и без того уязвленное самолюбие Елены и она отвернувшись к окну неловко смахнула навернувшуюся слезу, замигав часто, часто большими красивыми глазами. Подавая беленый молоком чай и свежеиспеченные хлебные лепешки, мать, взглянув на сына, не осенившего себя крестом, старческим голосом повелительно проскрипела:

– Будет те чаевничать-то антихрист хворый…, по-перва бы к образам оборотился.

Спохватившись, Осип обвернулся к переднему, красному углу горницы.

– Господи прости мя…, ить все бегом, бегом! – бормочущее вскрикивал он, крестясь размашисто, и мелкими глотками отхлебывал горячий чай.

– Куды опеть бежишь, как дикоплеший? – недовольно спросила сына мать.

Но Осип уже вскочил с табуретки и суетливо засновал по избе, переодевая исподнее, верхнюю рубаху, и натягивая штаны ответил суматошно матери:

– Мама, я ить ужо сказывал…, шипка тороплюсь. Вишь, заскочил мимоходом, сичас край на-а поспеть на Тунгусье.

Елена, обидчиво насупившись, молчаливо наблюдала за спешными сборами мужа. Торопливо одевшись, Бабтин махнул рукой и едва коснувшись, чиркнул торцом ладони по горлу своему, вспыхнув улыбкой горделивого восторга:

– Рыбешки паря нонче привалило во…, ей богу, пропастища! – и еще раз побожился.

Уже при выходе из избы, пробормотал он что-то не разборчиво, но вполне членораздельно дополнил к только что восторженное сказанному, проявляя заботу о семье, как глава её:

– Там на свеженину Хабулька должон был, принесть…, так варите, жарте, да ешьте.

Хлопнула входная дверь избы, а Осип уже сидел на крыльце и обувался.

– От-то мнечиньки, пособи те осподи, коль ладно все получатся! – радостно запричитала Дарья, набожно крестясь и осеняя тем же сына вдогонку.

– Знаем мы его привалы!.. – взволнованно отозвалась Елена, намекая свекрови на распутное поведение сына. И она плаксиво надув губы, обронила раздраженно и обиженно – Он мама, шашни крутит…

– Ты чего такое вздумала…, с кем ето он? – притворно удивляясь, переспросила старуха.

Сухинская деревушка небольшая, деревенская молва давно чесала до всего досужие ба-бьи языки и мать Осипа, конечно же, была осведомлена об этом, не хуже других.

– С Нюркой трактирщицей.

– Эка бединушка…, а откуль прознала…, хто тебе успел тако нахлюпать?

– Каво хлюпать-то, кавды Авдотья Хамоиха намедни, ижно вся иззлорадствовалась.

– Ты девка, веры ей не шибко-то давай, она ишо та злыдня…, помело деревенское.

– Она-то хошь и помело, так ить и другие не молчат…, кажный норовит больнее укусить.

– От зависти Ленка люди чо хошь те наплетут, жить то, слава богу, куды с добром стали – помедлив, недовольно ответила старуха.

– Да не нужно мне в таком разе его добро, гори оно огнем полыменем! – и из её, в после-днее время бессонно измученных глаз, брызнули обильно бабьи слезы, так давно зреющего и наконец-то прорвавшегося душевного страдания. Она отбросила хлопоты по посадке в печь тронувшихся караваев хлеба, и обессилено присев у стола на табурет, глянула рассеянно в кружку, с так и не допитым чаем мужа, и горько зарыдала.

Дарья не согласная с ней, отшатнувшись, отвернулась. Гневливо всплеснув руками, она раздраженно хлопнула ими по костлявым бедрам своим и итожила разговор:

– Но, да не скажи, поживи с мое, да хлебни-ка голодухи…, не то запоёшь, ишо милушка!