Не только в деревне, но и на той стороне речки среди шляхты этот Викентий слыл мастеровитым мужиком, знатоком разных необычных и диковинных дел. Только не чувствовалось в нем открытости и доверчивости; взгляд его при разговоре с собеседником блуждал по сторонам, словно скрывал что-то тайное, и тогда хотелось скорее с ним разойтись. Люто не терпел он евреев. Ревностным он был церковным старостой, любил порядок, но не мог снискать расположения к себе служителей и помощников при церкви, отчего наведенный порядок вскоре рушился, а то и совсем начинало невесть что твориться на церковном дворе. Настороженно относился к старосте и Козьма; возникало в нем желание избавиться от Викентия, да его мастеровитость останавливала от такого шага.

В ту осень произошло одно не совсем громкое событие, связанное со старостой и с дочерью Аксиньи Варварой. Уже который год в такую пору на той стороне речки в своем поселении шляхта устраивала празднество по случаю завершения осенних работ, и непременно туда приглашали Викентия. Многие жители шли без всякого приглашения, особенно молодежь. Оказалась там и Варвара. Обычно празднество длилось дня два, иногда значительно дольше. Нередко приходилось деревенским искать дочь или сына после такого веселья, потом долго шли пересуды насчет тех гуляк. Порой все заканчивалось свадьбой, и почему-то всегда девиц забирали в жены за речку, а местные женихи оставались ни с чем. На этот раз Викентий сыскался только на пятый день, и пошел слушок о неблаговидном поступке Варвары, дочки Аксиньи – мол, была она уличена в краже утвари в костеле да и вела себя непристойно. И пришлось это дело улаживать Викентию. Учитывая его золотые руки, шляхта пошла ему навстречу, милостивым оказался и ксендз. Недобрая загуляла по деревне молва о Варваре, с намеком: смотри, мол, у нас от шляхты приплод будет.

А сама виновница появилась на поповском подворье как ни в чем не бывало. Аксинья пыталась ее пристыдить, да только залилась слезами. Кинулась она к батюшке за помощью. Помня прежнее увещевание, которое завершилось греховными мыслями, не хотел Козьма еще раз впутываться в историю с Варварой. К тому же староста его озадачил – ничего не сказал о случившемся да и о себе не распространялся; мол, уладил дело, и с концами.

Почуяв неладное, решил Козьма с ним разговор один на один затеять. По такому случаю надумал устроить помывку в курной бане, которую топили три-четыре раза в году. Только дело это хлопотное, надо уметь истопить такую баню, а лучше всего это получалось у Викентия.

Заартачился староста, на занятость свою перед постом намекать начал, хотя до наступления поста было еще почти две недели. А потом вдруг уставился на Козьму и выпалил на одном дыхании со злорадством:

– Не побоюсь, глядя в глаза твои бесстыжие, поведать о молве людской. Ты же богоотступник, при живой жене дочку Аксиньи обрюхатил, в церковь ее водить принуждаешь, требуешь молчания от нее!

Перехватило дыхание у Козьмы, заморгал он, словно собираясь заплакать, а староста, видя, что́ творится с батюшкой, продолжил:

– Нога моя на твое подворье не ступит, и прихожане тоже тебя и церковь твою стороной обходить будут.

Слова «церковь твою» вернули Козьме рассудок. Побагровел он.

– Нечестивый ты человек, Викентий, сатана в тебе сидит и тобой правит. Замечаю, как ты веру нашу православную опорочить намереваешься, со шляхтой якшаешься. Открыл ты лицо свое!

Староста на миг оторопел, не ожидал такого отпора от батюшки, а в висках застучали молоточки: «Ошибочка вышла, раньше времени открылся ты, надо бы помягче с ним обойтись!» – и шипя он произнес: