Возвращаясь на свое подворье из монастыря, Козьма постепенно забывал споры и переживания в ходе совещания. Образы спорщиков расплывались, зато чаще приходили на ум мирские дела и заботы. Среди них возникал неблагоприятный образ попадьи Степаниды, принося с собой греховные мысли. Слова клирика Антония «Бог милостив и всякий грех простит» вносили в душу Козьмы сумятицу и тревогу. Унылой показалась попу деревня, заброшенной и убогой – церковь, в которой он столько лет проводил богослужения.

Окончательно испортилось настроение, когда его заспешила встречать у ворот неряшливо одетая попадья. Та расплывалась в улыбке, отчего глаза ее сужались, образуя щелочки, а лицо приобретало форму овечьего пузыря. Козьма на миг дернул к себе руку, к которой попадья силилась приложиться для приветствия, и она тут же заговорила чуть нараспев, выражая радость:

– С возвращением, батюшка! Заждались тебя, родимый. Удачно ли прошли дни твои?

От таких слов отступили поганые мысли от Козьмы, он даже улыбнулся. Тут же появилась, кланяясь и произнося приветствия, Аксинья.

Изменилось настроение у хозяина подворья, да ненадолго. Из сбивчивых слов дьякона, который прибежал поведать церковные и деревенские новости, выяснилось, что ксендз сманил еще двух прихожан, пообещав уладить их распри со шляхтичем, который задолжал им за работу. И добился своего: теперь стали эти две семьи ходить в костел.

Вскипел от такого известия Козьма, на весь двор раздался его крик:

– Отлучить этих богоотступников от нашей Церкви! В это же воскресное богослужение предать анафеме и лишить их всякой поддержки от церковных земель!

Дьякон начал рьяно креститься, произнося:

– Верные ваши слова, батюшка. Так им и надо, богоотступникам; другим неповадно будет от веры православной отступаться.

Помрачнел Козьма, вспомнились ему речи в монастыре. Оказывается, вон как оно поворачивается. У кого сила, у того и власть; а князь, видно, силу теряет, раз не могут его управляющие такое дело уладить с мирянами и шляхтой. Больше неприятных новостей, можно сказать, и не было, разве что Аксинья попросила повлиять на ее непутевую дочь Варвару – в церковь она не ходит и продолжает вести себя непристойно. Хотел Козьма сказать, что надо бы ее предать анафеме, да взглянул на несчастную вдову и пообещал принародно приструнить дочь.

Побежали однообразные по своей круговерти дни, не принося особых радостей и огорчений. В один из таких дней вспомнил батюшка об обещании, данном вдове, призвал к себе ее дочь Варвару для проповеди. Смиренно подошла к нему Варвара в сарафане, который отчетливо обозначал округлости ее грудей, глаза опустила, голову наклонила и ждала, чему ее сейчас поучать будут. Козьма взглянул на нее, екнуло его сердце, не знает, как разговор начать. Взора своего от вожделенной округлости оторвать не может. Видно, почувствовала этот взгляд девица да как засмеется.

Вздрогнул Козьма от того смеха и смог только произнести:

– Сгинь, окаянная, с глаз моих, – и перекрестился.

Крутнулась Варвара, словно вихрь, и убежала. Глубоко в душу Козьме проник стан девицы, и как только прикладывался батюшка к браге по какому-либо поводу или без него, обязательно сон ему снился греховный.

Продолжалась такая напасть аж до глубокой осени. Потускнел батюшка, неразговорчивым стал. А тут пошли затяжные дожди с ненастьями, и на тебе, еще одна напасть сотворилась, связанная с церковным старостой. Спроси церковного старосту, как его величать, он засмеется и ответит: «Козел, – и добавит: – Викентий». Посмотрит на него человек да и отойдет от такого шутника. Больше всего доставалось его детям от сверстников. Каких только шуток и прибауток ни складывали они по поводу этой странности их отца, а окончательно прицепилась к ним и отцу кличка Рогатый. Можно было слышать и Бодатый.