Извозчик прикрикнул на лошадь, которая стала проявлять беспокойство, и еврей вмиг оказался на тарантасе. Человек от самого главы воеводства городка, назвавшись паном Богушевичем, сразу перешел к делу. У Шмели от волнения и нахлынувших чувств заколотилось сердце. Не могло и присниться, чтобы снизошли такие великие люди до разговора с евреем, назвав того паном, уважаемым и надежным в государственных делах человеком. Пан Богушевич учтиво спросил, не мог ли бы пан Шмеля предоставить свой дворик для архитайной встречи, а может даже и для ночлега двум важным особам, и тут же скороговоркой высказал пожелание: они будут вести разговоры только вдвоем, и не должно быть никаких подслушиваний, а встреча должна остаться в глубокой тайне. Разве мог Шмеля отказаться от такого заманчивого предложения? В тот момент он готов был отдать многое, кроме спрятанных в нескольких местах драгоценностей и червонцев, но почему-то засмущался, вспомнив работницу корчмы пани Матильду, и промолчал о ней.

Позже к нему подходили люди попроще, сообщая о возможной дате встречи, но она несколько раз откладывалась, что приносило разочарование хозяину дворика, для которого оставалась нерешенной одна деликатная проблема: сообщать ли жене Басе о встрече важных людей во дворике. При каждом воспоминании о жене Шмеля выпрямлялся и осматривался. Он испытывал к ней двоякие чувства: благодаря Басе он имел уютный и опрятный дворик, но сам предпочитал больше времени находиться в корчме, а не в хозяйском домике возле заведения, что вызывало бурю негодований и неприличных и обидных слов со стороны жены. В хозяйском домике Шмеля томился и никак не мог найти приложение своей кипучей деятельности, чем провоцировал еще больший гнев супруги. Непременно он ощущал свою вину перед некогда красивой женой, хотя ее женская сила еще заставляла парить; но сейчас ее вид, одежда явно уступали такой притягательной паненке Матильде. В такие минуты ощущения своей вины у Шмели сама собой голова вжималась в плечи, вся его фигура принимала жалкий вид, а нарастающий гнев Баси готов был обрушиться на худую спину мужа. Тогда смиренно поднятые руки означали полную победу хозяйки, и до очередного утра устанавливались мир и покой.

На этот раз, вспомнив пана Богушевича, Шмеля не решился открыть великую тайну жене, оправдывая это тем, что предстоящее событие – дело государственной важности, к которому жены евреев не допускались. И он с облегчением вздохнул. Правда, возникла другая загвоздка: а как быть с пани Лизой? Перед ней не надо было оправдываться, она его прислуга, если не сказать больше; да и те, кто прибудет на встречу, тоже люди, а может и молодые, вдруг у них появится интерес к пани, как у петуха к курочке? Такой поворот очень устроил бы Шмелю: он бы тогда поговорил с пани Лизой, а она могла бы рассказать что-либо интересное и непременно важное. К тому же и петушка можно взять на поводок и потребовать с него какой-либо грош, а может и два. Мысли о получении монет всегда облагораживали Шмелю, возвышали и успокаивали его изношенное заботами сердце.

Настроение изменилось, и он быстро направился к дворику для осуществления своей мечты.

Поздней осенью в ненастную погоду во дворик Шмели поочередно с небольшим интервалом вошли двое. Незнакомцы подъехали к калитке в дорожных неприметных тарантасах. Голову первого покрывал балахон, спускающийся и на лицо. Кряхтя, неспешно опуская ноги, он покидал насиженное место. Сопровождали его конные шляхтичи; по их унылым лицам и усталым лошадям можно было сказать, что проделали они долгий путь. Всадники спешились и вели за собой лошадей, также несли несколько тюков багажа. Громко постучали рукояткой плети по калитке, и та сама собой открылась. Один из них, поддерживая гостя под руку, подвел к его двери жилища, где их встретила женщина в темных одеждах, представившись прислугой пани Лизой. Она проворно показала, куда поставить вещи и где расположиться. Гости были неразговорчивы и, на взгляд пани Лизы, угрюмы и слишком чопорны. Требовали места для размещения лошадей, а сопровождавший гостя мужчина, осмотрев все жилище, заявил, что занимает каморку, в которой размещалась прислуга. Это совсем обескуражило пани Лизу, но она тут же проворно собрала свои вещи и отнесла в чулан, где можно было ютиться на старом сундуке. Остальные всадники разместились возле лошадей во дворике.