– Есть предположение такую встречу провести в твоем уютном дворике, он как раз подходит для такого важного дела.

У бедного Шмели от волнения и нахлынувших чувств заколотилось сердце: такое ему не могло и присниться, – и он на местном диалекте выпалил:

– Оплата только червонцами!

Еся заморгал, отшатнулся от приятеля, выставил вперед руку, в которой между пальцами угрожающе держал бритву, отчего Шмеля побледнел и продолжил:

– Тебе треть от суммы, и больше ни-ни, я понес такие расходы на этот дворик.

Еся кивнул и уже примирительно шепотом добавил:

– Жди, известный тебе пан Богушевич призовет тебя к себе. Будь почтительнее с ним.

Эти слова обрадовали Шмелю: еще бы, такие великие люди снизошли до разговора с евреем. Но и сильно его озадачили: а сколько же просить червонцев? Только Еся уже приступил орудовать ножницами над клиентом, считая разговор законченным.

Шмеля не бежал, а летел в корчму, не чувствуя ног; душа его рвалась ввысь. Такое чувство он испытывал только пару раз в этой жизни. Первый раз – когда на своем коротком жизненном пути встретил красавицу Басю да и попал в зависимость от ее необузданной женской силы, а второй – когда, заложив знакомому еврею приданое Баси, на полученную сумму купил самую шикарную одежду, в которой он выглядел как настоящий пан, совсем не похожий на еврея. И получил на светском балу воеводы расположение к себе уже немолодой старшей его дочери. Через несколько дней он смог не только вернуть заклад, но и держать в руках несметное богатство в виде дорогих украшений и червонцев. То были незабываемые дни; правда, тогда пришлось спешно ретироваться в дальние края, оставив в недоумении и нестерпимом горе пылкую дочь воеводы, преобразившись в нищего еврея. А что было делать бедному Шмеле, когда он был гол как сокол, встав перед родителями невесты, людьми почтенными среди своих краковских соплеменников? Не давали они согласия последней из пяти дочерей-красавиц стать женой ветреного и совсем бедного жениха. Только слабо знали родители пылкий характер своей дочери. Настояла Бася на своем, и у Шмели появилось немалое приданое, которое он так удачно заложил и получил приличную выгоду.

В урочное время родилась в их семье дочь Сара, что вызывало некоторые толки окружающих родственников, да вскоре они утихли. На удивление родителей да и самого́ молодого отца, на новом месте он резко изменился и по совету жены, которая затаила на мужа после его похождений неуемную злобу, занялся торговлей. Бася оказалась практичной и хваткой хозяйкой, и вскоре Шмеля стал не только равным среди сверстников, но и приобрел уважение среди уже прожженных евреев и стал иметь среди них право подавать иногда свой голос.

Возвращался Шмеля поздним вечером в подавленном состоянии от этого невозможного еврея Еси. Тот требовал очередных непредвиденных поборов на благоустройство еврейского кладбища, на котором, как он доказывал, похоронен не будет. Так разве можно вырваться из цепких рук Еси, если дело касается червонцев? Вот пришлось уступить ему частичку скудного дохода от корчмы.

Шмеля шел размашистым шагом, кипя негодованием, когда рядом остановился местный тарантас и послышался незнакомый голос:

– Может ли пан Шмеля уделить несколько минут для серьезного разговора?

Голос вмиг отогнал мрачные мысли Шмели. Он перестал дышать и стал на голову выше себя, вытянувшись, словно перед Басей, когда та, устремив свой пытливый взор в его очи и поворачивая головой туда-сюда, искала в нем слабое место, на которое должен был обрушиться ее гнев после очередного вскрывшегося похождения. Голос не предвещал экзекуции, и Шмеля задышал; правда, тело покрылось испариной.