– А у нас что, своего табака не выращивают? Столько земли у нас, только высевай; можно не одну страну табаком завалить, – поддержал разговор Тихон.

– То-то и оно. Только весь табак германцы скупают, режут на маленькие кусочки и продают уже в пачках или делают такие папиросы, как мы – самокрутки, и продают нам втридорога. Ты видишь, какие они изворотливые; да не будет им удачи, не с теми связались. Наш царь, Николашка, это не их надутый кайзер, он ему хребет сломает. Тут главное – наш люд не гневить, – затягиваясь и выпуская клуб дыма, изрек Тимох такую сложную закавыку.

«А ему в рот палец не клади», – подумал Тихон, да тут со двора соседа раздался голос его жены:

– Тимох, Тимох, где тебя черти носят? Пора бы сена корове давать.

Оба соседа подхватились одновременно и кинулись заниматься своими делами. С тех пор можно было иногда видеть их за обсуждением самых необычных вопросов.

Только в начале марта ни с того ни с сего зазвонил главный церковный колокол, извещая о важном событии. Потянулись туда прихожане. Одни говорили – что еще могло случиться, может, слава богу, война закончилась; другие с тревогой смотрели на улицу – не пожар ли. Да еще полетела по деревне пугающая всех весть: не дай бог Николашка от царства отказался и не будет у нас царя.

На подворье Тихона такое известие принес запыхавшийся сосед Тимох:

– Исакову женку встретил, из церкви шла. Говорит, поп Василий объявил, что царь наш от трона отрекся. Не будет теперь у нас царя, так и сказал.

Увидев очумелые глаза незнакомого дяди, заревела маленькая Дарья, прижимаясь к Антонине, у которой тоже глаза округлились, лицо стало бледнеть, и она невнятно произнесла:

– А как же без царя, без заступника нашего… – и, сильнее прижимая дочку, заплакала навзрыд, бормоча сквозь слезы: – Ой, Божечко ты мой, как же нам жить дальше…

Тимох не ожидал таких слез на эту новость и виновато топтался у порога, потом крутнулся и молча выбежал из хаты с мыслью, как бы не пропустить еще какой-нибудь вести.

Дня три еще, кого в деревне ни встретишь, обязательно горестно говорили об отречении царя от престола, о том, как жить дальше, как повернется все, и сходились в одном: надежда только на Бога и на свои силы. А выговорившись, переходили к обсуждению погоды и того, не пора ли навоз на поле под ячмень вывозить. Как бы не развезло – так и не удобришь земли… И расходились каждый со своими заботами.

Продолжался Великий пост. Женская половина старалась завершить дела с пряжей и шитьем, молодежь и вовсе не замечала происходящих событий, а кто постарше, в особенности мужская часть, собирались у кого-нибудь из соседей в хате небольшим гуртом, неспешно закуривали, и начиналась беседа.

Такой гурт мужиков в один из субботних вечеров образовался у Макара. К нему приехал Савелий и привез валенки, кому должен был их свалять, и на продажу; вот и потянулся сразу после ужина в хату люд – кто свои валенки забрать, а кто поторговаться. Тут же примеряли зимний обуток, высказывая то восхищение, а то и недовольство. Находились шутники из тех, кто проявлял любопытство да и просто желал высказаться:

– Ты бы, Савелий, к Пасхе привез валенки, вот бы люди покрасовались в обновке!

Савелий, расплываясь в улыбке и попыхивая самокруткой, отвечал поговоркой:

– Готовь сани летом, а телегу зимой, иначе порядка в хозяйстве не будет, – и отдавал последнюю пару валенок.

– Оно-то так, да лучше ко времени, – вставил свое слово Иван Лабудь, один из гурта мужиков, желающих узнать новости от Савелия да и просто посудачить.

В хате уже было не продохнуть от табачного дыма. Ганна заявила, что у нее здоровья не хватит выдержать такое наказание, насыпала на столе гору тыквенных семечек и направилась в горницу.