Для триумфального в мой город входа
Поставлены из золота ворота.
Окрепла землями и верой моя Русь —
Деянием таким своим горжусь.
Тот город, что на Волге основал,
Я Ярославлем в честь себя назвал.
Неподалёку город Юрьев есть,
И тоже он построен в мою честь.
О русском праве создан мной закон:
Кто будет спорить, тех рассудит он.
Всем виноватым на своём пути
От наказанья будет не уйти.
Устав церковный в Право занесён,
До сведенья мирян он доведён».
Князь выставил на холод свой кулак
И погрозил неистово им так!
Нащупывая выход из затменья,
Грозил он появившимся виденьям.
Про невиновность из последних сил
В нём воспалённый разум голосил.
* * *
Хотел ли Ярослав себе любви?
Была ль она у старого ханжи?[36]
Он шведку в жёны брал не по любви —
Такие нравы, времена, увы…
Любви желал, конечно, книголюб,
Но шведке был другой мужчина люб:
Тот, сердца женского романтик и герой,
Был очарован Ярославовой женой.
А Ярослав с ней мелочен и груб
И на слова приветливые скуп.
Романтиком он не был никогда,
Да разве в этом есть его вина?
За тридцать пять супружеских их лет
Князь укорять себя не будет, нет.
Себе и всем доказывал он нервно,
Что с ним честна супруга Ингигерда.
Князь продолжал беззвучный монолог,
Покуда сквозь пургу идти он мог.
Летели в бездну тихие слова —
Он говорил, губами шевеля:
«Да, были разногласия у нас,
Особенно меж нас в последний раз.
Опять я был в высказываньях лих,
Но в целом ветер между нами стих.
Претензия Иринина была,
Что возвеличил Киев я сперва,
Что Новгород – её любимый город —
Столицей сделать не нашёл я повод.
И вот уехала к Владимиру опять,
А сын и рад, что рядом его мать.
На средства Ладоги построила Софию,
Чтоб был собор такой, как в Византии».
Князь от усталости закрыл свои глаза…
Какие вспомнятся сейчас ему года?
Приятное хотелось напоследок
Себе ему из памяти поведать.
Любовь к Ирине всё ещё в тиши
Хранилась в глубине его души.
Желанные картины появились —
Он видит их двоих, когда женились.
В воспоминаниях ему нет сорока,
А на дворе цветёт сирень, весна.
А вот венчание. В Софии он с Ириной,
С невестой юной, гордой и красивой.
Трепещет пред иконами она,
Всё русское душою приняла.
За милосердие её благодаря,
Признался князь: «Не сделал б столько я!»
Строптивая, но добрая жена
Осталась Новгороду до конца верна.
Давала страждущим всегда она приют,
На Небесах ей всё это зачтут.
Жить в Новгороде снова начала,
Монашеский там постриг приняла.
Теперь в монашестве зовётся она Анна,
И это показалось князю странно.
Шутила с ним ирония судьбы[37]
Или её небесные послы,
Что за грехи замаливать ушла
С таким же именем, как первая жена,
Красавица и умница Ирина?
На склоне лет ей горько, очевидно.
Тут князь опять зашевелил губами —
Они не слушались и говорили сами:
«За первую любовь я не виню,
Что Олаф был любим, я не казню.
Ведь волею судьбы он мне родня,
Его жена – Иринина сестра.
Я приютил норвежца-беглеца,
А сыну Олафа я был вместо отца.
Ирине дорог был тот мальчик Магнус[38],
А у него в крови высокий статус.
Его дурачества терпел я при дворе
Лишь потому, что это нужно мне.
Теперь и я судьбой вознаграждён —
Стал в Дании мальчишка королём».
Тут тяжело вздохнул князь без причин:
«Стыдиться некого, я здесь один.
Да, Олаф в Новгороде год гостил,
В моё отсутствие к Ирине заходил.
И, про любовь возможную меж них,
Про встречи в кулуарах потайных
Хоть и шептал мне верный Константин,
Уверен я, что Всеволод – мой сын.
Пусть червь, гнетущий, в разуме сидит,
Никто меня в другом не убедит.
Я Всеволода больше всех люблю,
Я Переславль, Ростов ему сулю.
Был важен династический союз,
Поэтому со многим я мирюсь.
Брат Олафа мне правдою служил,
На дочери второй его женил.