Карандышев, тем временем поднялся в капитанскую рубку и наблюдал оттуда за происходящим на палубе. В глубоком молчании жевал он кончик потухшей сигары, а потом, обернувшись назад, неторопливо произнёс: – Знаете, Ваше Превосходительство, смотрю на всё это, и тошнить начинает. Ну, предположим, то, что Лариска – дура набитая и блядь конченная, я знал всегда, да это и не важно – но остальные! Гляжу на палубу, и вспоминаются слова Тацита: «…лучше флаг в небо взвить, и кингстоны открыв, затопить свой усталый корабль!…» Нет, ей Богу, скорей бы всё закончилось!
– Имей терпение, Николас, – ответил из темноты таинственный собеседник Карандышева, – сам знаешь, в нашей работе спешка только вредит делу. Пока всё идёт, как надо, ровно через час и десять минут начинаем. Давай сверим часы, и ступай к гостям…
…Когда Карандышев вернулся на палубу, все, наконец, расселись за стол, безмолвные стюарды разливали гостям шампанское в бокалы и гомыру в гранёные стаканы – всё же, бывший владелец «Ласточки», Сергей Сергеевич Паратов отменно вышколил свой персонал. Решив сегодня ни о чём не думать, а вести себя так, будто он по прежнему владелец заводов, газет, пароходов, Сергей Сергеевич понемногу приходил в бодрое расположение духа. «Эх, помирать, так с музыкой – думал Паратов, – сегодня напьюсь, а завтра решу, как быть дальше! На худой конец, одолжусь у Мокия, а станет за горло брать – припугну доносом в полицию, или даже в Санкт-Петербург. Ведь старик не знает, что мне многое известно и о его прошлом, и о сегодняшних его тёмных делишках!».
Мокий Парменович, между тем, окучивал карандышевскую тёщу, пытаясь выудить из глупой бабы, откуда это вдруг у её новоиспечённого зятька появились оборотные средства выкупать чужие долговые расписки, но старуха упрямо продолжала твердить, что зять – фармазон и аглицкий турок, полагая, что этих объяснений вполне достаточно.
Вожеватов, как и предполагал Сергей Сергеевич, «поплыл» после первого же стакана, но, к великой радости Паратова, казалось, и думать забыл о том маленьком приключении, что произошло между ними нынче на Иванов День, а всецело переключился на виновника торжества, Карандышева. Норовя пролезть между молодожёнами, и оттесняя Ларису Дмитриевну от супруга, Вожеватов что-то вполголоса рассказывал Николаю Капитоновичу, поминутно хихикая, поглаживая того то по руке, то по коленке. До гостей долетали лишь обрывки фраз: «…да мы с твоей Лариской ещё в детстве на горшочках рядышком…, …попка розовая…, …а в десять лет мечтала, чтобы её бурлаки изнасиловали…, хи-хи, свечку под подушкой прятала…, в бане вместе – ты не подумай, мы тогда совсем ещё пупсиками были, хи-хи!…»
Резко поднявшись во главе стола, Николай Капитонович обвёл взглядом гостей, и требуя внимания, постучал вилкой по краешку стакана. Все взгляды устремились на него.
– Дамы и Господа, – торжественно начал Карандышев, – поскольку все мы здесь законопослушные верноподданные Государя нашего Императора, а не какие-нибудь «лица кавказской национальности», то тамада за нашим столом не предусмотрен. Поэтому я уж как-нибудь сам… – Карандышев прочистил горло, -…да, как нибудь сам поведу этот стол. Во-первых, сразу же разъясню чьи-то сомнения и вопросы – здесь Николай Капитонович выдержал секундную паузу и выразительно взглянул на Кнурова – Волею Божией, на Страстной седмице нынешнего года в Санкт-Петербурге на 98 году жизни безвременно почила в Бозе старшая камер-фрейлина Её Императорского Величества, Светлейшая Княгиня Мусина-Пушкина-Шаховская фон Розен фон Штерленберг, моя, как недавно выяснилось, единственная родственница. Желая, чтобы славный род не угас, и наследники одной из древнейших и знатнейших в Империи фамилий впредь были обеспечены и ни в чём не знали нужды, она завещала всё своё состояние Вашему покорному слуге, – тут Карандышев вновь эффектно поклонился. – Исполняя волю моей покойной тётушки, я вступил во все права наследования её имущества, движимого и недвижимого – дворца в Петербурге, особняков и доходных домов в обеих столицах, имений, земельных наделов, а также контрольных пакетов акций ряда крупных предприятий как в Российской Империи, так и за её пределами на общую сумму… Впрочем, обойдёмся без цифр, – Карандышев кожей чувствовал устремлённые на него взгляды утративших дар речи бряхимовцев; если бы можно было испепелять взглядами, от Николая Капитоновича сейчас не осталось бы даже кучки пепла. Усмехнувшись едва заметно, он продолжил: – Смиренно моля Господа Бога, дабы Он, в великой милости Своей упокоил душу моей тётушки на лоне Авраамовом, я, всё же, предлагаю поднять бокалы за нашу с Ларисой Дмитриевной свадьбу! И, по старинному русскому обычаю, что за свадьба без мордобоя? А то этот петух уже меня порядком достал, скоро при всех ублажать начнёт на французский манер, словно девица из борделя, фу, гадость какая! – на последних словах маленький, но крепкий кулак Карандышева с сухим треском ударил в нижнюю челюсть Вожеватова, который, казалось, действительно собирался совершить именно то, о чём только что сообщил Карандышев. Выплёвывая окровавленным ртом осколки зубов, Вожеватов с плачем покатился по палубе…