Глобальные ААО по-особенному причастны субсистенции. Поэтому следует сразу уточнить сокрытое существо субсистенции. Она сама не открывается внешнему, она открывает внешнее. У нее нет способностей, которые могли бы выразить ее саму или высказать кое-что о ней. Потаенное, Неизбежное и Непредсказуемое – вот пока что я могу сказать по этому поводу. Субсистенции, к которым причастны ААО, формируют объективное (objektiv) с обратным направлением. Здесь мы должны принять во внимание известный схоластический принцип “omne ens est indivisum in se et divisum a quolibet alio” («всякое существующее неразделимо в себе и отделено от любого другого»).

Основной проблемой объектно-ориентированных философов является отсутствие постулирования смысла абсолютно автономных объектов. А ведь онтология – это наука не только о том, что есть, но и о смысле бытия и истине сущего. Ведь когда утверждается, что объекты взаимодействуют друг с другом, то самое меньшее, что требуется далее, – рассекретить (раскодировать) смысл их взаимодействий (отношений). Если вы далее выскажете этот смысл, то немедленно попадете в русло антропоцентризма научно-объективной картины мира, внутри которого только и может постулироваться смысл. Академики ведь на протяжении тысячелетий плели интеллектуальную паутину так усердно, что запутаться в ней любому новомыслу не представляется чем-то затруднительным. И вот смысл научного объективизма находит себя именно в отсутствии субъекта в высказывании объективных истин и в присутствии отношений между объектами, где сами эти отношения поддаются измерениям и становятся на основании их объектами, которые исследует наука. Чтобы не утруждать читателя ненужными подробностями всего это процесса, отправляю его к авторитетному и интересному труду научного реалиста Агацци «Научная объективность и ее контексты» [Агацци 2017].

По ходу дела замечу, что по Агацци все, что не является ничем, может быть названо реальным [там же, 319], а утверждения реалистом «мира, который там», независимого от нас, но который наука способна описать множеством истинных предложений, – по сути ложное утверждение, поскольку они производят проблемы: (1) проблема сравнения того, что мы знаем, с истиной; (2) проблема обеспечения доступа к «миру, который там»; (3) проблема взаимности нашего вмешательства в [тот] мир и (4) проблема познания внутренних черт [того] мира [там же, 412]. То есть Агацци двумя руками держится за реального референта, который находится за пределами сознания, но в «мире, который здесь», что позволяет исследовать этот самый мир и кое-что истинное утверждать о нем, поскольку в качестве критерия реальности нам нужно признать «существование рациональных аргументов, гарантирующих истинность» [там же, 415]. Другие философы также не видят ничего нечеловеческого в так поставленных теориях объектов. Деникин, например, в своей статье отстаивает гипотезу о «том, что призыв к актуализации нечеловеческих взаимодействий остается дискурсом о коммуникации, а значит, хоть и специфическим, но все же вариантом человеческого общения» [Деникин 2023].

Мы же, когда выше подробно описали коннотации термина «субсистенция», первое, что об-наружили, – это абсолютно автономное субсистирование объектов, а после и то, что эта автономия субсистирует благодаря самой себе, сохраняя при этом устойчивость. Мейясу задается вопросом: «Действительно, разве нельзя вообразить миры, не подчиняющиеся необходимым законам, то есть миры, вероятно неустойчивые, в чем-то склонные вести себя абсурдно, но в целом регулярные, пусть их регулярность и не имеет никакого отношения к необходимым причинным процессам?» [Мейясу 2020, 41–42]. Брайант радикальнее в постановке проблем, связанных с теориями объектов, хотя в преодолении так поставленных проблем он (как Харман) все же скатывается к физическим объектам эмпирического мира, следуя путями научного объективного реализма. Он пишет: «Вопрос, по которому онтикология расходится с объектно-ориентированной онтологией Хармана, состоит в том, влечет ли независимость объектов то, что они никогда не соприкасаются или не сталкиваются друг с другом, то есть что объекты в силу своей изъятости должны представлять собой пустоты (vacuums). Если бы последнее было верно, то, по-видимому, никакой объект не мог бы высвобождать силы другого объекта. Учитывая, что объекты в действительности часто высвобождают силы других объектов, можно заключить, что объекты должны быть способны каким-то образом вызывать возмущение друг в друге, тогда как собственное виртуальное бытие объекта при подобном столкновении всегда остается избыточным и тем не менее скрытым /…/ В аспекте мереологии последнее означает, что следует развивать онтологию, способную сохранить автономию, или независимость, субстанций друг от друга, онтологию, в которой части сами по себе рассматриваются в качестве субстанций, независимых от целого, которому они принадлежат, – то есть они не просто предикаты целого, которому принадлежат, – а целое рассматривается как независимое от своих частей. Ключевым свойством любого и каждого объекта (фактически определяющим свойством) является его автономия. Вне зависимости от того, прост ли объект или сложен (а онтикология прямо предполагает, что все объекты являются сложными), он тем не менее является автономным» [Брайант 2019, 72,75].