Она улыбается тебе. Ты – виновник этой улыбки. Послушницы кланяются до земли. Складываются вдвое, затаиваются на коленях. Они ждут ее и поют ей хвалебные гимны.

Судорогой сводит ноги. Ты падаешь на красный бархат, это твое место, здесь ты будешь ее ждать. Ты еще не видел ее, но уже жаждешь. Уже горит в тебе вожделение, уже вскипает кровь внизу, отливает от ног.

У тебя учащается дыхание, как будто ты уже занимаешься любовью. Тело лихорадит. Дышать ровно становится все труднее. И ты ждешь ее, как глоток свежего воздуха, как разрешение огненной тяжести внутри, которую ты уже не в силах выносить. Все внутри тебя напряжено. Стержень похож на взведенный курок, на чуткую стрелку, качающуюся в такт сердцебиению. Это второй приход опиумной королевы.

Прислужницы уже постанывают, некоторые тихонько вскрикивают. Их ворота блестят, их покрыла опиумная роса. Они не трогают себя. Они в сладостном предвкушении прихода королевы. Они ждут ее и жаждут, как и ты. Но ревности нет, она принадлежит всем и одновременно никому, она загадочна и темна, никто не в силах разгадать тайный смысл ее слов. Хотя никто их и не слышит. Она говорит только с тобой, ее голос звучит в тебе, будто твой собственный, шаровой молнией прокатываясь по возбужденному нутру. Тебе нечего больше скрывать, ты гол. Ты открыт и полон желания. Ты такой, какой есть, без ширм, без запретов, без ханжеской скромности, самолюбия и спеси. Она видит тебя именно таким.

Ветер и звук, похожий на колокольный звон, пришедший из Тибета или изнутри тебя самого. Это то, что ты чувствуешь и видишь сейчас, ты не понимаешь, не думаешь, ты не умеешь этого. Ты похож на младенца, спеленатого в собственное большое и требовательное тело.

И вдруг ее взгляд. Он направлен на тебя из-под чуть опущенных ресниц. Вокруг тебя начинают неистовствовать прислужницы. Они одна за другой достигают развязки, с криками приходят к разрешению от бремени великого. Ни одна не может выдержать взгляд королевы. Только ты трепещешь, но садистская ее натура не дает тебе присоединиться к крикам и стонам, тебе кажется, что звуком ты уменьшишь это сладостное давление и осквернишь свою случайную святыню.

Твой вид умоляет о снисхождении, о милости, о ласке. Так она приходит в третий раз. Ноги ее широко раздвинуты, она возбуждена, тяжело дышит. Под нежным атласом возникают бугорки. Она то и дело прикрывает глаза, купаясь в возбуждении твоем и своем. Ты своей кожей ощущаешь, как приоткрываются ее створки, потревоженные внутренними соками. И у тебя пересыхает в горле. Ее нектар, вот, что тебе нужно, чтобы утолить жажду.

Тебя окружает атлас, темный атлас. И опиум. Она стоит над тобой с широко разведенными ногами. Ты приоткрываешь ширму темного атласа. Кожа ее белая, нежная. Ты не решаешься прикоснуться руками, они слишком грубы для такой кожи. Губами ты прокладываешь свой путь. Ее створки открываются тебе, твоему дыханию, твоему горячему рту. Густой аромат опиума впитывается в тебя, ты теряешь голову, теряешь себя в ней и… просыпаешься, вырываясь из сладостного забытья криками.

Это просто опиум, это дурманящий дым кальяна, это только сон.

Ты подходишь к зеркалу и видишь ее. Она смотрит и исчезает. Так она уходит.

– Стоп! Неужели нельзя ей поправить грим? Актриса плачет – грим течет: это выше вашего понимания?! – выходил из себя режиссер.

Актриса не плакала, даже не думала. Все было куда прозаичнее – у нее была страшная аллергия на эту тушь. Издержки профессии – ничего не поделаешь. Малый бюджет, дешевый и не очень хороший грим, да и фильм, в общем-то, тоже. По крайней мере, не надо по-настоящему плакать, глаза и так слезятся, к тому же ощущение такое, будто в каждый сыпанули по «килограмму» песка. Да, придется снова лечить их чайными примочками – единственное эффективное средство между съемками.