– Стихи, у меня и у Кости.

– Так. Начнем, пожалуй… с тебя. Прошу! – Дёма указал на стул по другую сторону стола и взял листок: – Так…

Работа, работа, работа! —

где-то в печенках стучит.

А сердце так жаждет компота

и страстно о каше грустит…

– Так. Налицо явная нелепость: сердце не может жаждать компота. Это функция желудка. Сердце следует заменить на желудок, – он сделал пометку карандашом. – Желудок так жаждет компота и страстно о каше грустит. Так, это пойдет…

– Но в этом вся соль, – попытался объяснить Павел.

– Ирония, – подсказал кто-то.

– Так. Повторяю: сердце следует заменить на желудок. У тебя, видимо, пока не развито чувство слова, я бы сказал, поэтический слух. Но это поправимо. – Дёма с тоской посмотрел на него. Дёма… Косая, невнятного оттенка челка, небольшой лоб, крупный, несуразный нос, бугристые щеки и подбородок – все в белых головках и черных точках угрей… «Да кто ты, собственно, такой, Дёма? Сам-то ты можешь что-нибудь написать?»

– И откуда ты все знаешь?! – не выдержал Павел.

– Что вы едите, что вы такие умные? – опять вставил кто-то.

– Видишь ли, – Дёма снисходительно улыбнулся, – я являюсь членом лито.

– Членом чего??

– Я являюсь членом лито, – с достоинством повторил Дёма, – членом литературного объединения при институтской многотиражной газете. В ней опубликовано несколько моих заметок. И руководитель лито хвалил мои стихи.

– И этот пишет! Прямо не бригада, а!.. Дай-ка сюда, – листок забрала рука Евгения Крокодилыча. – Продолжим, – он поерзал взглядом по строчкам и торжественно начал читать:

Грохочет в руках пневмомолот,

сейчас я умру, может быть.

А сердце тоскует: я молод!

Я молод, мне хочется жить!

Слипается взмыленный волос,

с лопатой немеет рука,

и даже свой собственный голос

доносится издалека…

– Не вижу никакой иронии, – сказал Евгений Крокодилыч, оглядывая всех. – Написано всё как есть. Суровая действительность, да-с. И тот, кто не сидел в яме, не кидал бетон, пусть первым бросит в меня… – нет, вот в него! – камень. Требую оставить всё как есть.

– Так. Вы мне мешаете работать, – нахохлился Дёма. – Отдайте текст!

– Пожалуйста! – бумажка полетела на стол.

– Так. Следующий, – он взял у Кости листок, углубился в «текст», сводя и разводя брови и почесывая карандашом за ухом.

– М-да… – произнес он наконец, – мм-да! Здесь, по-видимому, нарушена константность экспрессии. Например, не вполне ясно, что означает строка «Я потом что непонятно объясню», – он почесал за ухом. – Все же необходимо отметить, что это несколько лучше, чем произведение предыдущего автора, хотя первое и ближе нам по теме…

«Да что ж там написал Костя?!»

А Женя читал из-за Дёминой спины.

– Это Окуджава, – сказал он. – «Живописцы, окуните ваши кисти…» Это песня Окуджавы.

– Костя, как же так? – вскочил Павел. – Скажи, ведь это твои стихи, Костя! (Костя побледнел.) Скажи, это твои стихи?!

Костя пожал плечами:

– А я и не говорил, что мои.

– Так. Мы будем снимать кино, или мы не будем снимать кино? Мы будем делать газету, или мы не будем делать газету? – Дёма постучал карандашом по столу. – Где у нас фотографии?

– У меня рука болит, – сказал Игорек.

– Нет фотографий! – жестко ответил Коленька. – Я пленку засветил.

Пауза затягивалась… «Откуда ты это взял?» – Простой, в сущности, вопрос. Элементарный. – Заранее не подготовился? Или передумал на ходу? Ну что ж, пусть напомнит про стишок!..

– Так откуда ты это взял? – повторил Павел.

– Мне сил хватает только до койки после смены доползти, а ты… – бодро начал отвечать Таллер, но снова запнулся.

– Что? – Что он хочет сказать? Дежурства после отбоя? Так ведь это – дежурства, тут и говорить нечего. Да и врет, врет… Ни разу ведь танцев не пропустил…