Вот перед ним снова белый прямоугольник. Дверь подалась – он вошел:
– Здесь есть кто-нибудь? – Шуршание, зажглась настольная лампа. Сонные лица штабных: как говорится, не ждали. – Я бы хотел лечь спать, если можно.
– Что! Что такое? Какая бригада? Ах с ночной смены!.. Как место занято?! Да никто к нам не приезжал! – Пауза. – Подожди за дверью!
Наконец один парень из штаба оделся и вышел к нему:
– Пошли, разберемся.
В палате штабной парень включил свет:
– Где твоя койка? – вперед, по проходу. – Ах, эта! – одеяло на пол. На смятой простыне – телогрейка, гитара… Почти никто не спал – только ребята из первой смены. Он перестал что-либо понимать: «Да как же?.. Да ведь своими глазами!..»
– Я видел: здесь лежал человек.
– Что! Гитару от ушей отличить не можешь, подонок!
Он словно перестал слышать и только смотрел на дергающееся в крике лицо. «От ушей»? – да нет, другое, совсем другое было слово… Но возражать не имело смысла. Главное, он никого не назвал. Завтра – завтра все образуется, все встанет на место. А теперь пусть идет как идет…
Вот потушили свет. Он кое-как разделся и лег, кровать мерно пульсировала под ним. «Разыграли, черти!.. Выбрали же время, сволочи, спать осталось всего ничего!.. Ну вот и всё…» Но это было еще не всё.
Глава 2
1
– Мужики, – раздался из темноты чей-то голос, – а Павлик-то – сачок!
Кто! кто это сказал? Сон сразу сошел на нет: «Да я ему!..» Кому – «ему»? – не видно же ни черта. Да и не докажешь так ничего…
Что оно, собственно, означает это словцо?
«А ты чего не работаешь?» – грубо бросил Костя Таллер. – «Так перекур же», – виновато заморгал Васька. – «Кто не курит, тот сачкует!» – назидательно изрек Костя. – Всерьез? В шутку? Только перекуров с тех пор для Васьки не было. И он выматывался вдрызг. Как-то, проходя по цеху, Павел увидел его спящим в одном из закутков, на стопке шлакоблоков. Васька спал, подогнув ноги, «ручки под щечку», причмокивая губами во сне.
Смеялись над ним, в общем-то, не злобно… Закончили первый прогон пола – Костя сказал, надо «знак качества» поставить; он говорил, есть такой обычай – посадить на жидкий бетон девочку: девчонки визжат, упираются, но их весело тащат и сажают, где-нибудь в уголке, чтобы не портить работу. Павел весь подобрался: Костя не мигая смотрел на Веру.
Вера положила мастерок и выпрямилась. Сняла рукавицы, поправила шерстяной шарфик и посмотрела… – Ах, как она посмотрела! – Взгляд Кости скользнул вбок, зацепился за Ваську, тот растерянно заморгал. Секунда – и четверо подхватили его, понесли, враскорячку…
Васька – сачок! Да нет, конечно. Смеялись над ним… Но – темный огонь в зрачках, когда надрывалось его нескладное тельце. Не оттого ли, перемахнув в развороте, он саданул однажды ломом в сапог…
Вторым был Дёма. Держался он странно, что и говорить, но работал как мог – с его-то ростом – под трубами, в яме!..
Слово-пощечина. Слово-плевок в лицо. А значит оно, что делят в бригаде всё на всех – а ты, подлец, сачкуешь, на чужих костях выезжаешь! И вот теперь…
– Мужики, а Павлик-то – сачок! – это был голос Кости Таллера. И вызов надо было принять.
– Ты это сам придумал? Или подсказал кто-нибудь?
– Да это все знают.
– И что же «все знают», можно узнать?
– Да то. Что ты на работе не выкладываешься. – Таллер говорил чуть растягивая слова, спокойно и нагло.
– Откуда ты это взял?! – «Фактов у него нет, сплошной блеф. Их нет, этих фактов. Потому, что не может быть. Хотя… Неужели все дело в том злосчастном стишке для газеты?!»
Дёма сидел, положив локти на стол, в узловатых пальцах вертел карандаш.
– Так, – он постучал карандашом по крышке стола, – какие у нас есть материалы для газеты?