– Чё-о-о? Пра-авда?!! – уже громко, во весь голос спросила она.

Колька с улыбкой повернулся к ней лицом, кивнул.

Наташа несколько секунд сидела с вытаращенными глазами, устремлёнными в никуда, потом перевела взгляд на Горячева, огладила его разом повлажневшими глазами, сделала брови домиком и вдруг начала тихонько хихикать. Колька отвернулся в сторону ветрового стекла. Водитель включил левый поворот и стал перестраиваться в левый ряд.

– Кстати… это называется у нас… «Площадь смеха и слёз», – прошептала ему в ухо Наташа.

Он обернулся к ней – она плакала счастливыми слезами и смотрела на него снизу вверх влюблённо и преданно. Горячая волна окатила Николая – от пяток до макушки, он выпростал левую руку, за которую держалась всё время Наташа, приобнял её и прижал к себе, в то же время испытывая полную растерянность.

– Коль, Коля, а знаешь – почему? Потому что слева – цирк, а справа – прокуратура. И оба здания – с круглым куполом! И как раз – напротив друг друга! Умора, да? А дальше – улица Нигмата Карабаева. – Она вдруг начала громко смеяться, промокая платочком слёзы.

Пассажиры, молчавшие или вполголоса говорившие между собой, удивлённо стихли. Джума, сидевший рядом с водителем, сказал: «Останови!». Николай, до сей поры державший его в боковом поле зрения, теперь перевёл на его спину прямой взгляд. Джума вышел, захлопнул дверь, обернулся к машине и, найдя взглядом в освещённом салоне Горячева, сделал руками оскорбительный жест и быстро пошёл в темноту дворов.

– Чего это он? – испуганно шепнула Наташа.

– «Брат» показывает, что правая рука уже в локте сгибается и больше не болит, – ответил Николай. – Теперь давай коротко: кто у тебя дома и есть ли телефон? Кстати, спасибо за рюкзак. Ты ж могла уехать раньше и бросить его. Я ж не думал, что маршрутки одна за другой подъедут. А там одна девица так долго разговаривала: «Мархамат, рахмат… Нест, хаст… Одина, одина…». Ещё что-то. Я уж, было, подумал, что она на одиночество жалуется, коль она такая «одина»… А тебе спасибо, Наташенька. Ей-Богу!

– Всё, молчи! Кстати, Одина – это мужское имя. Дома никого нету, мы с тобой будем одни. А так – у меня есть мама, у неё своя квартира в сорок четвёртом микрорайоне. А я от подружки еду – Нори, очень красивая таджичка, она рядом с аэропортом живёт. Тебе бы понравилась. Таджички все красавицы. Молчи-молчи! Потом всё скажешь. А как ты угадал моё имя?… А потом вышло, что и я – твоё!.. А рюкзак твой драный – это судьба. Я как тебя увидела… А если б не твой рюкзак – как бы я осталась на остановке?… А тут этот подошёл, приставать начал. – Она шептала запальчиво, восторженно, торопливо, сглатывая ещё не высохшие слёзы нахлынувшего женского счастья, удивления и умиления, переливая переполнявшие её чувства в Колькину смущённую всем происходящим душу, напитывая его теми же ощущениями удивления и нежности от внезапности накатившего вдруг волшебства случившегося.

Они вышли на конечной остановке. Николай вскинул на плечи тяжеленный рюкзак, Наташу пришлось тоже почти нести: она просто повисла у него на левой руке, шла рядом, указывая дорогу, и без конца повторяла:

– Коля-Коленька, родной мой, хороший, да как же ты меня сразу узнал? Как же это я тебя узнала? Вот за этим углом, кстати, продовольственный магазин, там соседка моя работает – Тамара, а муж у неё таджик, Вахобом звать. Господи, да так ведь не бывает!.. Тут арык, осторожно. Коль, вот мостик. Нет, ну разве так бывает? По-моему, не бывает! Вот там, дальше, второй подъезд, это наш. Коль, ты меня слышишь?… Какой же ты – не знаю даже, как сказать! А, Коленька?…