Едва успокоились, Дема набросился на юбиляра с поздравлениями и даже преподнес подарок – старый номер журнала «Магистраль». В нем, в этом выпуске, Бен Саныча напечатали впервые. И хотя рассказ его остался не замеченным, но молодым автором, филологом по образованию, заинтересовались в самой редакции, куда он и был зачислен сначала временно, потом – штатным работником, коим и оставался вплоть до закрытия журнала. И кажется, мог бы за годы работы найти хоть один экземпляр памятного для себя выпуска. Но не случилось. А Дема заметил, запомнил – вот и придумал сюрприз сделать! И нашел же где-то, раскопал! Бен Саныч был так удивлен, что даже с подарком обошелся грубовато: засунул абы как в пакет со сливовицей. Уж очень не терпелось ему поболтать с Демой:

– Теперь в кафе! – объявил Вершинин.

– Увы, Бен Саныч. Не могу. Подарок отдать заскочил. На автовокзал еду. В Сербию собрался, – указал он взглядом на сумку.

– В Сербию?.. И не боишься? Неспокойно там.

– Не в первый раз, – пожал Дема плечами. – Да и что со мной будет? У меня там друзья из местных.

– Пригласил бы сюда. Переждали бы, пока там устаканится.

– Приглашал. Не хотят. У них же там всё родное: дома, семьи, соседи… Не хотят их в беде оставлять.

– А ты зачем? Не родной вроде.

– Не-е-е! Не родной, – засмеялся Дема. – А все равно как родной. Говорю же, друзья! Ладно, – Дема видел, что Вершинин не понимает его настроя, не может понять, а потому тему снял. – Еще раз поздравляю! Здоровья, счастья, успехов! – отчеканил он скороговоркой, откланялся обоим и, быстро попрощавшись, зашагал к метро.

Вершинин скис: «Что за день! Жара эта… иностранцы… – откуда их выкопали? – (Он ждал знакомых по «Эвересту», а пришел неизвестно кто.) – Гоша… Новенького ему подавай… изверг! Единственный светлый человек, и тот… слинял! На полчаса ему не задержаться! Хотя, конечно… Это тебе не городской автобус. А все равно досадно». Вениамин Александрыч даже не заметил, как выронил коробку с часами – и чуть не на ногу… К счастью, Зойка успела – удержала, так что никто не пострадал и ничто не разбилось.

– Ты про «деревню» часом не забыл? – напомнила она, заметив, что муж задумался о своем.

Вершинин только вздохнул: «Забыл, конечно, забыл. Какая теперь «деревня»!» Зойка по одному вздоху почувствовала всю перемену и тут же подстроилась под него:

– Ладно, одна поеду. Посмотрю, что да как, уберусь. А ты потом, позже.

– Вот-вот. Ты пока там, я тут. Поработаю немного. За недельку, думаю, управлюсь, – вяло ответил Вершинин.

– Трудоголик мой ненаглядный!.. – чмокнула она его в макушку. – Надо так надо.

И скоро они ехали в такси: сначала подкинуть в городскую квартиру его, а уж потом – отвезти Зойку в Заводское.

Комедия положений! Зойка любила город, его порядки и суету, и не понимала, что за радость мужу в этом доме на окраине Петербурга, одиноко возвышающемся над осинниками и ветхими двух- , трехэтажками. Да и сам он не понимал, пока однажды жена не уговорила его сдать материнскую квартиру жильцам: и квартира простаивать не будет, и денежка какая-никакая. Он и согласился. А через месяц-другой почувствовал, насколько дорогá ему эта «деревня» (так Зойка называла Заводское). Там он становился самим собой, тем Венькой Сорокой, каким значился по паспорту, тем Венькой, который в детстве часами пропадал на крыше, мечтая бог знает о чем, тем Венькой, который был… да, юн, глуп, легкомыслен, – но до чего же счастлив! И сама мысль, что в доме, где он был счастлив, теперь хозяйничает чужой, – сама эта мысль мучила его так, что Зойка сдалась: уладила все с агентством, договорилась с жильцами, оговорила число, когда квартира освободится… И как же Вершинин ждал этого дня! По утрам ему представлялось, как однажды он проснется, а за окном – осинник до горизонта, и где-то там, под листвой – тропинки, болотца, с собакой кто-то гуляет… По вечерам вспоминал, как потихоньку затихает, засыпает «деревня»… И вот, пожалуйста: жильцы съехали, путь открыт, – но в путь отправляется Зойка, а ему предстоит задержаться в городе. Впрочем, хороший повод поскорей расправиться с писаниной.