Пару лет назад Вершинин вместе с западными коллегами увлекся идеей искусственного интеллекта (ИИ) для любителей литературы. Со временем целая команда энтузиастов образовалась, и вдруг все замерло: найти единомышленников-литераторов оказалось куда проще, чем подходящих айтишников[4]и программистов. Вот и искали людей по всему свету, вот и пришлось Вениамину Александрычу обходить петербургские вузы, в одном из которых ему представили Дему – блестящего студента и разносторонне образованного парня. И скоро Вершинин мог сам убедиться, что помимо технических наук, юноша глубоко и хорошо разбирается в литературе, истории, искусстве, философии, весьма начитан, не любит поверхностных суждений, правда, испытывает склонность к православию, что в современной европейской культуре не слишком приветствуется, и потому никак не приближает блестящих перспектив, – но в целом кандидат был идеальным! А вот идея «Эвереста» – так, по настоянию Вершинина, был назван литературный ИИ – этого кандидата не впечатлила, скорее расстроила. Вениамин Александрыч был удивлен и заинтригован: молодой же парень, будущий ученый, о возможностях ИИ лучше других знает, понимает, что не его, так другого найдут, – и такой скепсис, который, разве что противники книгопечатания высказывали. Впрочем, сколько еще таких недоверчивых встретится! Не лучше ль заранее подготовиться к будущим спорам, тем более когда оппонент по-человечески симпатичен, молод, умен, искренен и не лишен литературных способностей. А кроме того, уж очень хотелось Вениамину Александрычу хоть немножко отвратить Дему от заморочек с православием: ладно бы убогий какой, нет же – яркий, многосторонний, талантливый парень! В поэзии – уж точно. В этом Вершинин ошибиться не мог.

Неожиданно сильные, свежие стихи молодого человека так поразили мэтра постмодерна, что он тут же пригласил их автора вступить в «Стилос» (куда не каждого профессионального литератора брали), предлагал напечататься в любом литературном журнале, провести творческий вечер с журналистами, телевидением… Увы! Сам Дема, хоть и любил поэзию, не считал ее своим призванием, а потому от литературной стези отмахнулся не задумываясь. Подходящих айтишников к тому времени нашли где-то в Германии. А больше как будто ничто не связывало обычного студента с известным писателем, но их личное приятельство продолжилось.

Дема жадно и с удовольствием слушал рассказы о литераторах, о судьбах произведений, об истории языков, с горячностью рассуждал о созидательном азарте, позволившем восточным славянам – в отличие от западных и южных – создать свою цивилизацию. Вершинин же, глядя на эти восторги и невольно заражаясь молодой энергией, так же искренне стремился озадачить юношу неожиданными вопросами: а нужна ли была миру эта новая цивилизация, куда и к чему она ведет? Не разумнее ли довериться той культуре, которая уже привела целые страны к успеху и богатству, уже создала свои художественные ценности, то есть доказала свою мощь? Но ответы Демы так часто обезоруживали его – то глубиной, то добротой, то простосердечием, – что со временем он перестал касаться этой темы, чтобы просто наслаждаться хорошей, живой беседой. И если с Зойкой Вершинину было легко, потому что он мог забыть о литературе, то с Демой ему было легко, несмотря на причастность обоих к литературе.

Вот и сейчас, стоило Деме появиться, – Бен Саныч просиял от радости и, жестом попросив своих спутников быть как можно тише, подхватил их под руки и почти бегом устремился на улицу. Так, в полном молчании, они промчались метров триста, причем на плече у Демы болталась огромная спортивная сумка, что придавало им вид не то воровской, не то шпионский. И только у Невского проспекта все трое остановились и, почему-то оглянувшись, рассмеялись.