Долго ли коротко ли, а возвращается к лешачьей избе – а там всё по-прежнему: королевна слёзы льёт, крысы с голодухи по ночам воют, а сам хозяин бродит по землям русским и на добрых людей страху наводит.

– Суженый ты мой ряженый! – кинулась королевна на шею целовальнику. – Я уж замаялась и ждать-то тебя, думала. что сгинешь и не вернёшься.

– А вот вернулся. – говорит.

– Ну, вот теперь воочию вижу, что это ты, и всё беспокойство, саднящее раны на сердце – не поверишь – как рукой сняло.

Конечно, ещё парочку каверзных вопросов задала – не загулял ли молодец на чужой сторонке – да целовальник пальчиком ей пригрозил: в нашем деле, дескать, не без этого, но нынеча мной двигают иные помыслы!..

– Это заяц у тебя тама что ли?.. – королевна в его котомку тычет. – А смерть-то где?? Я ж тебя за смертью, помнится, посылала.

– Как раз в зайце и смерть. Ты, милочка, теперь так поступай решительным образом. Когда Леший домой возвратится, скажи ему, чтоб спать быстрей лёг, а я тута с зайцем и уткой-щукой делов понаделаю и злодея погублю.

– Так и быть, всё как ты мне рассказал – всё так и сделаю. Целиком на тебя, дескать, полагаюсь.

Ну и ладушки. Тут дело к ночи идёт, и возвращается Леший домой, а сам крепко недоволен – много добра, непосильным трудом нажитого, в карты проиграл. «Отцего здись руським духом пахнет?» – спрашивает. (А мужик-то наш в шапке-невидимке сидит при печи – вот его и не видно. Но попахивает, конечно, с дороги-то не умылся.) «Да брешешь, супостат. – сама королевна ноздрями по углам попихала. – Вчерась только уборку делала, всё чисто в дому. Иди-ка ты лучше спать.» – «И твоя правда, девонька, луце-ка я храпака задам. – зевает Леший, а пасть евонная – что твоя форточка с окна распахнутая. – Ты толечко мою любимую пеценку спой, а я зараз и усну накрепько.» Королевна и принялась петь про баю-баюшки-баю – не ложися на краю, а Леший сам не заметил, как уснул. Но одним глазком поглядывает: что интересного у него в дому делается?.. А целовальник шапку-невидимку скидывает, ножик из-за голенища вытаскивает и принимается зайца резать, чтоб утку из него вынуть поскорей. Да либо ножик оказался тупой, либо сноровки нет, а дело не спешно ладится. «Может, шибануть топориком-то и будет лучше?» – королевна под руку нашёптывает, тоже ишь не терпится нечистой силе рога пообрывать.

– Я вам сцас дам – топориком! – Леший со своей кроватки быстро спрыгивает, кубарем катится и в два пальца свистит. – Крысоньки мои любезные, хватайте этих вороговь да гадюкь, что я на груди пригрел – грыците ихь насцмерть!

Королевна тут и замерла как вкопанная, а лешачьи крысы принялись ей ноги отгрызать. Привизгивают от удовольствия, хвостиками виляют да губами причмокивают – очень им понравилось сладенькое королевнино мясцо, хочется им сожрать его побольше – а кровища так и хлещет. И не просто хлещет, а в избяном полу прожигает дыры, кипящие огненными цветами, и оттудова – из дыр-то – ещё другие крысы лезут, и у всякой зубы острей и норовистей, чем у предыдущей. Смотрит целовальник: а уж пяточки королевнины обгрызены дочиста, надо что-то делать!..

– Ну-кась, заяц, – говорит. – отдавай мне утку!

И рубанул зайца пополам, а утку за крылья прихватил и башкой ейной об притолок пристукнул – чтоб шибко летать не умела. Леший весь затрясся да запёрхал, совсем не по нраву ему такая каверза пришлась.

– Упыри да вурдалаки, друзяки мои родьненькие! – засвистел в пять с половиной пальцев Леший. – Поможите братуцке!!

И упыри да вурдалаки со всего леса примчались в сей же миг, принялись королевну душить своими лапищами корявыми, да из горла кровушку сосать. А крысы уж и голени объели – прямо куски мяса вырывают, да между собой дерутся, чтоб кусок послаще достался – чуть ли не друг дружку поубивать готовы.