Верховодила птицами ворона, которая могла бы прожить не меньше самой Лидии, а может, и прожила. Может, прячется сейчас где-то, подальше от человеческого жилья. Старые вороны, заводилы, вожди птичьих стай никогда не показываются ни людям, ни нелюдям без особой на то причины. Они способны веками хорониться в чаще, направляя своих подданных движением ветра и каплями дождя. Такая ворона, набрав силу, может отдавать приказы, находясь за сотни тысяч вёрст или даже на другой стороне земного шара.

Если атаманша стаи жива, то где она прячется теперь, когда от леса не осталось ни пеньков, ни корней, ни даже ям? В чахлых кустах, в норе, прорытой мелким зверьком? Скорей всего, старой птицы давно нет в живых.

Лидия снизилась и ступила на луг; по этой земле она не ходила многие годы. Впрочем, даже земля спустя тысячу лет была уже не та, не родилось в Лидии чувства узнавания, только ноги промокли. И всё же тут её ждала настоящая встреча с прошлым.

На чудом уцелевшем, высохшем и сломанном дереве сидела седая птица с блёклыми глазами. На её груди светилось лысое пятно – узкий выпуклый шрам. Взгляд старой вороны скользил мимо Лидии, но та не сомневалась, что птица смотрит именно на неё.

– Жива, – пробормотала Лидия, возвращаясь в воздух.

Ворона перестала притворяться и уставилась прямо на неё. Сморщенное птичье горло дёрнулось, а потом раздался шипящий звук, переходящий в визгливое карканье, и в нём с трудом можно было различить:

– Прррокляты! Пррроклятый род! Меррртвецы!

Лидия, не слушая, летела назад к дому.

Старуху Ли хоронили всем селом. Люди поминали её добрым словом, потому что злым боялись. Нет, никому она зла не причиняла, хотя все как будто ждали, что вот-вот это случится. Просить приходили к ней с опаской, каждый раз беспокоились, что придётся за её помощь заплатить непомерную цену.

И никогда такого не случалось.

Просто старуха Ли, которой полторы тысячи лет исполнилось, когда прадеды нынешних дедов пешком под стол ходили, была… смущающей. Неясно было людям, добро она или зло, слишком сложно понимать что-то такое, вот и раздражались они, когда приходилось о старухе Ли думать. У них и другие дела были, всегда не хватало времени рассуждать, оглядываться, оценивать. Вот бы всё было ясно, всё было чёрным и белым, понятным.

А теперь старуха Ли, наконец-то, померла, а с ней и время Детей Туманов закончилось, никого не осталось из пришлого народа и тех чудны́х зверей, что они с собой привели. И люди собирались похоронить каргу, заколотить её древний родовой склеп и ещё много-много лет рассказывать о ней страшные истории, которых никогда не случалось.

Туман оседал на всём каплями, от того надгробия и памятные каменные колёса казались плачущими. Ржавые петли склепа долго не хотели поворачиваться, только усилиями трёх дюжих могильщиков удалось открыть дверь. Темнота за ней была неожиданно и совершенно неправильно сухой, без запахов, ни землёй не тянуло, ни затхлостью. Зато закрывать двери оказалось не в пример легче.

Сморщенное, лысое создание, с жалкими остатками перьев на голове, переминаясь с лапки на лапку, наблюдало с крыши склепа за уходящей процессией.

Перед тем, как скользнуть в темноту усыпальницы через тайный, но с детства известный ей лаз – сквозь крышу прямо к каменным гробам, Воронишка закричала в последний раз, отчаянно и хрипло. И её карканье заставило людей вздрогнуть, а кого-то даже неосторожно обернуться – хотя все знали, что нельзя смотреть, как воронья душа покидает тело ведьмы. И те, кто не совладал с собой и оглянулся, увидели перед дверьми склепа, а то и вовсе прямо над ним, в небе… что-то.