– Я не люблю конфеты. Ты тогда иди домой один. Там мама. А я еще немного тут поиграю.

– Но как же я найду вашу квартиру без тебя? Мне нужен проводник.

– А мне нужен слон. У тебя есть слон?

– Нет, конечно! Зачем тебе слон?

Тут из подъезда появилась мама с тазиком чистого белья. Она шла к бельевым веревкам, а нас увидела и бросила все. Взмахнула руками, вскрикнула:

– Леонид Васильевич! С приездом!

Я бегом к ней – предупредить. И шепотом:

– Мам, ты уверена, что это он?

– Конечно, доченька. А почему ты спрашиваешь?

– Он на профессора из телевизора похож.

– Так он и есть профессор. В Казани в Академии экономику преподает.

И тут я поняла, что слона мне не будет. Профессор, академия и экономика – это, видимо, что-то ближе к кондитерской с конфетами, коктейлями и пирожными. А мой слон был из настоящих джунглей. В джунглях в таких ботинках не ходят. Посмотрела я на этих взрослых. Вздохнула. И пошла по своим делам – искать Маугли.

Соседи перед телевизором обычно лузгали семечки. Нам мама каждый вечер чистила тазик моркови, капусты, яблок, а в январе – мандарины.

Чипсы, попкорн и прочие буржуйские радости в наше советское бытие еще не вошли.

Дед гостил у нас неделю. И в овощной трапезе не участвовал. Все знали про его вставную челюсть, но корректно помалкивали. Хрустели, конечно. Старались не сильно громко. Он прикрывался газеткой. И под это дело даже новости отказывался воспринимать из «ящика».

Никто опять же не спорил. Уважали другое мнение. Папе пришлось перестать комментировать диктора и запивать чеснок сладким чаем.

Он всегда это делал громко и от души. Но после многозначительного взгляда мамы, которая во всем потакала свёкру, глава семьи вдруг повел себя совершенно неожиданно. Вместо того, чтобы брать штурмом кухню, после работы папа аккуратно разулся на коврике и почистил вначале свои ботинки, а потом и… наши. С мамиными он переборщил, конечно. Черный крем к розовым туфлям не подходил однозначно. Но другого не было. А вдохновение еще оставалось.

Одним словом, мы были рады деду, но особенно счастливы, когда он решил навестить других родственников.

У него был темно-коричневый огромный чемодан и взгляд с прищуром. Дед погладил меня по голове. Я грызла морковку.

– Как твоя фамилия, девочка? Ты знаешь?

У меня от неожиданности вопроса аж спина закружилась.

– Ну да! Баябанова (букву «р» я не выговаривала еще долго). И-и-на Ба-я-банова.

– Прекрасно-прекрасно, девочка. Помни об этом, когда однажды превратишься в зайца. – И с лукавой улыбкой кивнул на оранжевый корень в моих руках.

В зайца?!! В зайца?!! Мама!! Да, никогда!

С тех пор на всех праздниках, утренниках и смотрах самодеятельности, вплоть до старших классов, я выступала только в костюме лисы и лишь раза два была Снегурочкой. Если уж в кого и превращаться, то лучше в хищника, – подумала я. Но трескать морковь так и не перестала. Потому что риск у хищников в крови.

Считалось, что у младшей дочери старшей маминой сестры сложный характер. Она единственная из всей семьи не могла найти подход к ребенку. Ко мне. Никак не хотела понять в свои 14 лет, что у меня непростой психологический период. Недавно исполнилось 6. Осенью уже в школу, а я от садика еще не отошла. Поэтому две другие двоюродные сестры, пытаясь скрасить мои непростые будни, мужественно терпели лягушек за шиворот, уколы будущего доктора и насекомых в чае (я коллекционировала жуков и бабочек, которые умирали от жажды).

Но Света не хотела. Даже после долгого разговора с дядей Толей (папа ее), что гуманизм – наше все, а дети – его агенты. Света упиралась.